Андрей Измайлов - Трюкач

Не жда-а-али, падлы?! – амбал пугнул состроенной козой, и опасно-благодушно гоготнул, когда Ломакин не отпрянул, не шелохнулся. – Ты, кто такой?! Оглох, мудила с Нижнего Тагила?!

Ломакин – безобидный ботаник. Лицо у Ломакина такое. На чем попались террористы, когда затикал «Час червей». Плюс бороденка, никакой горы мышц – лопатки торчат, руки – плети. Ежели что – с ботаником без проблем… Бороденку он сбрил, физиономия опухшая, но все равно ботаник ботаником. Только руки-плети – не самая уничижающая оценка для посвященных: плеть-пятихвостка, гибкость, мгновенность, пружинность. А торчащие лопатки – верный признак незажатой спины, мечта боксера-профи. Да и у ног растяжка – вполне, вполне. Когда на Пиратах Ломакин закатал по верхнему уровню ныне покойному Кубатиеву, тому мало не было. Разумеется, откинулся Кубатиев не там и не тогда и по другому поводу, но на Пиратах ему мало не было. А то, понимаете ли, увлекся! Звезда! И, увлекшись, заработал в полный контакт, а группа рукопашников – только на обозначение. Свита, играющая короля, звезду. Раздражает, да и болезненно… Сказали, два раза сказали, три. Понял-понял. И снова – в полный контакт. Ну тогда получи!

Гнусавый амбал рисковал получить в любой момент. Только надо выбрать этот момент. От козы Ломакин не отпрянул и пусть амбал считает, что у ботаника реакция – ноль. Именно реакция у Ломакина в норме: не ткнет амбал в глаз, проверил на испуг. Окажись пальцы на двадцать сантиметров ближе к лицу – шаг вперед и элементарное цури-тоши, лежи, амбал, изучай, лепной потолок. Но торопиться не стоит. Трупик опять же на кухне, цепочечный след. Спрятать агрессию, на нет. Хотя очень просилось: в морду. Из-за амбальей повадки, гнусавости и вообще… чего приперся?!

Ломакин придал невольному боевому оскалу видимость заискивающей улыбки – такого соплей перешибить, росточком на полторы головы ниже:

– Вы?… Э-э-э?…

– Знаешь меня?! – пообещал жути громила. – Узна-аешь! Что, про Шурку Елаева не слышал даже?! Услы-ышишь! Вы тут все теперь услышите! Э-эй! Кто живой есть! Выползай! Хозяин вернулся! Подчистую!

Как раз живого – никого. Как раз НЕ живого – имеется в наличии. Не выползет жиличка, накаркавшая Шурку.

Ломакин сопоставил бормотание старушки с нежданным гостем. Убийца… Освободился-отсидел. Во- время. Надо же было так всему сложиться. И не гость. Хозяин. Коим себя мнит.

Никого нет, – вразумляюще произнес Ломакин. – Все уже выехали. Все выписаны.

Амбал вдруг запереминался с ноги на ногу, чуть приседая и свистя втягивая воздух:

– Ща! Погоди! Стой на месте, придурок! – И он враскоряку просеменил в сортир, в одну из дверей, выходящих в зало. Сортиров на квартиру было два – совмещенный, в коридорных кишках, и монофункциональный, ближе к мерджаняновской комнате, в прихожей-зало.

Пи-и-иво-то-тоу-аы-ы!!! Ур-р-ры-ы-а-у!!! – завыл амбал, орошая унитаз мощным нескончаемым напором. Он даже не закрылся, начхав на Ломакина: кто ты есть, мудила, чтоб от тебя закрываться!

Убийца. Еще и с застарелым триппером, судя по утробному вою. Освободился и первым делом насосался пива – соскучился, лет пять не пробовал. Или семь? Срок за убийство. – до семи? В пузырь и ударило. А тут, видите ли, не открывают, хлебом- солью не встречают! Уссаться можно! Замок сменили, попрятались! Выломаю на хрен и – глядите у меня! Кто в доме хозяин?!

Гражданин Елаев – не хозяин. Но пока, не осознал. Гражданин Елаев не только в доме, он даже не хозяин своей бывшей комнаты. Бывшей. Его упекли еще при СССР – ну да, майка-перестройка! – при бесплатном жилье, прописке, незыблемости основ. По Кодексу – он вправе. По сути – давно выписан общим заявлением квартиросъемщиков через полгода, жильцов сменилось на его квадратных метрах видимо-невидимо за эпоху перемен. Чтоб ты жил в эпоху перемен! Приватизация, рынок жилья, баксы – слышал? Темнота уголовная!

Амбал спиной к Ломакину продолжал и продолжал озвучивать сортир вытьем и журчанием.

Острое искушение: два прыжка, сортир на запор, а там уж повести неспешные переговоры. Твое место у параши, амбал!

Но грохоту тогда будет! Только-только выпустили и вот… опять изолировали!

Нет. Сидельца надобно отключить. Силой. Или… или по-доброму. Пиво ударило гражданину Елаеву не только в пузырь, но и в голову. Глазенки свинячьи, малоосмысленные. Что там на зоне? Чифирь? Спирт у сестричек? За деньги можно все, но всяко не с вольняшной регулярностью. Организм, изголодавшийся по алкоголю, усваивает градусы моментально.

Да. По-доброму. Тогда необходимо сымитировать контактность и дружелюбие.

Чего орешь-то? – панибратски спросил Ломакин спину.

А так вкуснее-е-е! У-а-аур-р! – отозвался амбал. И иссяк. Повернулся лицом к ботанику и потелебенькал своим мужским хозяйством, стряхивая, не спеша упрятывать в мотню. Оскорбительные зэковские замашки. Секундное умиротворение в связи с вкусным процессом испарилось.

Ты че-то вякнул, мудила?! – попер амбал на Ломакина. – Я тя спросил: ты кто?! А ты че вякаешь?!

Ну-ну-ну… – отступая и вытянув утихомиривающие пустые руки, прикидывал Ломакин. – Ну-ну-ну… – прикидывал: по-доброму, похоже, не получится. – Я жилец… – и он кивком указал на комнату Гургена.

Амбал пер по-прежнему, хобот болтался бесстыдно и наглядно, глазенки заволокло пакостной пеленой.

– Жиле-ец?! Отсю-у-уда?! – амбал обрыскал взглядом всего Ломакина, – Опять, ментов позовешь?! Отожрался, пока я баланду хавал?! Даже кровь не смыл за пять лет?! У-у-у, падла! Не-ет, ты не жилец!

Ломакин псевдонеумело попятился, в готовности к таи-цобаки, к элементарной защите уходом. Не встречать же амбала блоком, блок погодит – преимущество возрастает, если противник не в курсе этого преимущества. Хм! Если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь, если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься: приняв смиренный вид, вызови в нем самомнение. Кто сказал?! Сунь-цзы сказал… Давно. Двадцать пять веков минуло, как Сунь-цзы сказал.

Амбал Елаев не слышал про Сунь-цзы, амбал Елаев пер и пер по нахалке…

Прихожая-зало, – простор хоть для марафонских танцев до состояния загнанности, а потом пристрелить, не так ли?! У Ломакина нет времени для долгого вальсирования, у Ломакина каждая минута на счету, а тут… связался черт с младенцем!

Амбал Елаев полагал чертом себя, младенцем – его. Не младенцем, если строго, а… жильцом отсю- у-уда. То есть Ломакин – не Ломакин, даже не Мерджанян, даже не Петенька. Он – тот самый элодей, живший за ЭТОИ дверью в ЭТУ комнату пять (семь?) лет назад. Что значит – живший?! Живущий! У амбала Елаева пошел сдвиг по фазе: вот он! Который ментов ТОГДА вызвал! Который на зону сдал! Из-за которого жизнь поломатая! Ж-ж-жилец!