Андрей Измайлов - Трюкач

Надо признаться самому себе, что при всех неудачах дня Ломакин в душе облегченно вздохнул: УДАЧА могла обернуться психической травмой – пойди Ряба на съем, вполне вероятно, что Ломакин не устоял бы… Внимание! Слушайте, слушайте! Не устоял бы перед искушением. Искушение – РАЗДАВИТЬ. А совсем не то, что подумали авторы самомнительного афоризма «мужчина только до первого мужчины мужчина».

От Приморской Ломакин двинул домой (домой?!) – очень хотелось принять ванну. О! Кстати, болезный-то затворник! Там ли? Так же? Пора выпускать, пора вытрясать душу, пора пригрозить… да хоть теми же мифическими «рыночными армянами», если в покое не оставят рядового, непримечательного квартиросъемщика Мерджаняна Гургена Джамаловича. Ишь, напугали! Условия будут теперь иные! «Вальтер»! Крыша! Фирма «Этаж»! Мы сами, знаете ли, с усами, пусть и приклеенными. У нас, знаете ли, у самих боевиков – пруд пруди!

Не стал тормозить у «своего» подъезда «Гурген»- Ломакин, нет, не стал. Ибо парковался у подъезда… приметный ярко-оранжевый «жопик», тот самый, который выжидал на Раевского. Правда, внутри – никого, ни намека на зелено-пиджачного паренька, оставленного на стреме в пору разборки анонимных солоненковцев с Октаем-Гылынчем-Рауфом. И тем не менее. Опять же: тем более!

Тем более, орлы!

То-то подсознательно Ломакин прикидывал не так давно, каким образом и манером придется, если придется, ему выкорябываться из кухонного окошка на дно колодезного двора. Не придется… Но придется – наоборот. Вскарабкиваться. Как-то неважна ему показалась реакция возможных свидетелей из окон – по сравнению, во всяком случае, с реакцией на его появление тех, кто сторожит у входных дверей в прихожую-зало, появись он через дверь в прихожую- зало… Нет, не появится Ломакин через дверь в прихожую-зало!

Он просвистел на скорости по Большой Морской мимо «жопика», мимо «своего» подъезда, попетлял после Исаакиевской площади (простор! Николай Первый!… патрульная машина милиции!), нырнул в переулки, стопанул «жигуль», прикинул, брать ли с собой сотовый телефон. Решил: не брать. Руки должны быть свободными. Он – трюкач, разумеется, однако в кухонную форточку влезать с телефоном в зубах – это уже водевиль. Хотя сотовый телефон как раз и предназначен для того, чтобы всегда носить его с собой. Но не в зубах же! Вот и ночной-вчерашний гость так же решил, кретин! Как он там, кстати?

Ломакин предусмотрительно (как знал!) купил пузатую бутыль – подешевле, но попузатей, чтоб выпирало, чтоб высунутым горлом сигнализировало: не домушник лезет, а любовник или, на худой конец, проштрафившийся муж. Аккурат у подворотни, ведущей в нужный двор-колодец, тулился подвальчик, бывший подвальчик с вывеской «Самое то!».

Пузатая бутыль была самое то, ежели все-таки ненароком из соседних окон полюбопытствуют: а кто это тут у нас по стеночке вверх ползет?!

– А кто это тут у нас по стеночке ползет?! – услышал он, почти добравшись до кухонной форточки…

Чуть было не грянулся вниз. Благо, прозвучало не из кухонной форточки, а откуда-то сзади – из окна напротив. Он исхитрился оглянуться.

Дама в распахнутом халате с грудями по пояс высунулась из окна напротив, вывалив бюст на свежий воздух. Тон – не скандально-уличающий, а интимно-приглашающий. Мол, а то – ко мне?

Ломакин мимикой изобразил: сегодня – нет… Губами показал: тс-с-с! Получилось вроде воздушного поцелуя без применения пальцев – пальцы цеплялись за кирпичную кладку. Истолковать можно по-разному, но исскучавшаяся особа истолковала это как: вот и поладили, вот и жду, вот и попробуй не приди, иначе заложу… Пусть. Не сейчас. Потом закладывай – воображаемому обманутому мужу, воображаемой заждавшейся законной жене, воображаемым плачущим детям: «Тятя, тятя! Наши сети!…». Но потом, потом. Не сейчас. Ага?

Ага. Особа ответила воздушным поцелуем и – любопытство! – дождалась, пока Ломакин не проник в форточку. Показала ему большой палец: класс! Он вынужденно ответил ей обещающим жестом: щас улажу свое и – жди. Не сегодня, так завтра. Сообщники! Черт побери, лишний свидетель!

Он впал в кухню бесшумно и вслушался – тишина.

Он миновал ванну в коридоре, приостановившись: есть ли кто по-прежнему под неподъемным панцирем? Был почти уверен: нет никого. Должны были «петрыэлтеры» освободить соратника, если спохватились: где он?! уехал и пропал. куда уехал? туда… Под ванной было тихо… как в гробу. Однако не хватало только, чтобы «петрыэлтеры» сошлись в одной точке в единицу времени с анонимными солоненковцами, чей «жопик» до сих пор скучает под окнами комнаты «Гургена». И под окнами ли «Гургена» он скучает? Какое дело солоненковцам до пресловутого «Гургена»?! Им бы Ломакина отыскать, спросить кое о чем. Где бы его отыскать? По проверенным данным, он, Ломакин, в Баку. Тогда почему «жопик» скучает под окнами убежища? Кто навел? Кто продал?

Совпадение? «Жопики»… Ан нет. То раньше «жопиков» на улицах было не меньше, чем пешеходов. Теперь иномарок больше, чем «жопиков». И если ярко-оранжевый «Запорожец» не случайно стоял у ломакинского подъезда на Раевского, то теперь он – не случайно стоит у мерджаняновского подъезда.

Не случайно. Ломакин ступил в прихожую-зало из темноты коридорно-кишечного тракта и чуть было не взвыл: все повторяется, все! Дурная бесконечность! Зало было измазано. Кровью. Смазанные следы вели из ЕГО комнаты к выходу из квартиры. Смазанные следы вели в коридор, откуда он шел, не заметив их во мраке. Смазанные следы были везде. Будто и не минуло двух (трех?) суток, будто опять трезвонит-колотится зек Елаев-Елдаев, а Ломакин тщится придумать достоверную версию своего нахождения посреди зало: я тут ни при чем!

Он – ни при чем. Это не он. Но это из-за него. Определенно – из-за него. На сей раз противник анонимным солоненковцам попался посерьезней Октая-Гылынча-Рауфа, которых застали врасплох. Еще вопрос, кто кого застал на сей раз.

Во всяком случае, «петрыэлтеры» были начеку, когда ввалились в квартиру. И тем более начеку были солоненковцы, ждущие… отнюдь не «петрыэлтеров», но… кого?!

Ломакина?

Мерджаняна?

В общем, одного. Не группу. Явилась группа.

Ритуал общения бандитов с бандитами разработан бандитами же до мелочей: кто впереди, кто чуть поодаль, кто замыкает, где рука находится, какие слова непременно должны быть произнесены. Крутые крыши забивают стрелку заранее, а по прибытии обнюхиваются и… расходятся. Ритуал есть ритуал. Очень редко, никогда – дело кончается большой кровью.

Но Ломакин за недостатком времени предпринял спринт по крутым крышам и многих потревожил. Это тебе, Ломакин, не по черепице с Улдисом прыгать.

Солоненковцы, вероятно, нагрянули по наводке (чьей?!) и, когда ввалились «петрыэлтеры», приняли команду за «азерботную мафию», даром ли Ломакин – правая рука?! А учитывая прежних Октая-Гылынча-Рауфа, положенных на Раевского, солоненковцы сразу включились: не до разговоров, не до ритуала!