Джон Гришем - Вердикт

Он вернулся к вопросу о субсидиях табакопроизводителям как к ключевому. Ответ был готов, поскольку он много думал об этом предмете, но хотел выразиться как можно яснее. Или, наоборот, неопределеннее. Быть может, тогда он не выдаст своих чувств, но и не вызовет настороженности ни у одной из сторон. Многие из этих вопросов уже задавались во время слушания дела “Симмино” в прошлом году в пенсильванском городе Аллентауне. Николас выступал тогда под именем Дэвид, Дэвид Ланкастер, студент-заочник кинематографического колледжа с настоящей черной бородой и фальшивыми очками в роговой оправе. Тогда он работал в магазине видеотехники. Прежде чем вернуть анкету на второй день, он сделал копию. То дело было аналогично этому, но хотя занималась им сотня юристов, ни один из них не участвовал в нынешнем процессе. Только Фитч присутствовал неизменно.

Тогда Николас, он же Дэвид, прошел первые два этапа отбора, но до него оставалось еще четыре ряда, когда жюри оказалось полностью укомплектованным. Он сбрил бороду, выбросил фальшивые очки и через месяц уехал из города.

Складной карточный столик, за которым он сидел, дрожал под его рукой. Истер заполнял анкету в своем обеденном уголке — столик и три разнокалиберных стула. В крохотной каморке справа от него стояли хлипкое кресло-качалка, телевизор на деревянном штативе и пыльный диван, купленный на блошином рынке за пятнадцать долларов. Возможно, он мог бы позволить себе снять более приличное жилье, но аренда означала предоставление документов и оставляла следы. А были люди, которые буквально рылись в его мусоре, чтобы выяснить, кто он есть.

Интересно, где сегодня вынырнет эта блондинка — разумеется, с сигаретой наготове, жаждущая втянуть его в очередной банальный разговор о курении. О том, чтобы позвонить ей, он и не думал, но узнать, чью сторону она представляет, хотелось. Вероятно, табачные компании, больно уж она походила на тот тип агентов, который так любил использовать Фитч.

Из своих занятий юриспруденцией Николас знал, что вступать в прямой контакт с потенциальным присяжным было для этой блондинки, как и для любого другого нанятого с подобной целью агента, нарушением этики. Знал он так же и то, что у Фитча достаточно денег, чтобы заставить блондинку бесследно исчезнуть отсюда. В следующий раз она могла появиться во время другого процесса как, скажем, рыжеволосая любительница садоводства с совсем иной легендой. Есть вещи, которые невозможно разоблачить.

В спальне прямо на полу лежал широченный матрас, приобретенный на том же блошином рынке. Картотечная тумба служила комодом. Одежда была разбросана по полу.

Временное жилье Истера имело вид места, предназначенного для того, чтобы, использовав его несколько месяцев, незаметно покинуть однажды среди ночи — что он и собирался сделать. Он жил здесь уже полгода, и это был его официальный адрес, во всяком случае, именно его Истер указал при регистрации в избирательной комиссии и получении местных водительских прав. В четырех милях отсюда у него было жилье получше, но он не рисковал появляться там, чтобы его не заметили.

Итак, он беспечно жил в нищете — один из множества студентов, временно отошедших ют занятий, не обладающих никаким имуществом и не обремененных особыми обязанностями. Он был почти уверен, что ищейки Фитча не заходили пока в его квартирку, но не обольщался на этот счет, поэтому в доме все было хоть и бедно, но тщательно продумано: они ничего не должны здесь разнюхать.

К восьми он закончил заполнять анкету и еще раз все проверил. Та анкета, в деле “Симмино”, была написана обычным почерком и в совершенно ином стиле. Истер практиковался в писании печатными буквами несколько месяцев и был уверен, что опознать его по почерку никто не сможет. Там было триста потенциальных присяжных, здесь — двести, почему кто-то должен заподозрить, что он входил в обе компании?

Отодвинув наволочку, которой было занавешено кухонное окно, Истер внимательно оглядел стоянку машин перед домом на предмет обнаружения фотографов или иных наблюдателей. Три недели назад он заметил одного, прятавшегося за колесом пикапа.

Сегодня ищеек не было. Он запер дверь и пешком отправился в суд.

Глория Лейн на второй день процесса гораздо успешнее справлялась со своим “стадом”. Оставшиеся в наличии 148 потенциальных присяжных сидели в правой половине зала плотной группой по двенадцать человек в каждом из двенадцати рядов и еще четверо — в проходе на приставных стульях.

Так ими легче было руководить. Анкеты собрали у них при входе в зал, быстро отксерокопировали и роздали представителям обеих сторон. К десяти часам эксперты, запершись в комнатах без окон, проанализировали ответы.

По другую сторону прохода кучка хорошо воспитанных ребят-финансистов, репортеры, зеваки и прочие присутствующие глазели на юристов, продолжавших изучать лица присяжных. Фитч тихонько продвинулся к первому ряду, поближе к своей команде, по обе стороны которой сидели подхалимы в элегантных костюмах, готовые незамедлительно выполнить любой его приказ. Судья Харкин в этот вторник был настроен по-деловому: рассмотрение немедицинских апелляций он закончил менее чем за час. Еще шесть человек были освобождены, осталось 142.

Наконец настало время прений сторон. Уэндел Pop, одетый, как и накануне, в вельветовый спортивный пиджак и белый жилет с тем же красно-желтым галстуком, подошел к барьеру, чтобы обратиться к аудитории. Он громко клацнул искусственными зубами, развел руки и широко, но мрачно улыбнулся. “Добро пожаловать”, — драматически произнес он, словно событию, которое должно было последовать, предстояло навеки остаться в памяти потомков. Он представился сам, представил членов своей команды, после чего попросил встать истицу, Селесту Вуд. Представляя ее будущим присяжным, он ухитрился дважды упомянуть слово “вдова”. На маленькой пятидесятипятилетней женщине было скромное черное платье, темные чулки, темные туфли, которые, впрочем, скрывал барьер. Она улыбалась жалостной, исполненной боли улыбкой, словно бы все еще была в трауре, хотя муж ее скончался четыре года назад. Она чуть было не вышла замуж снова — Уэндел едва успел предотвратить это событие, узнав о нем в последний момент. Вы можете любить своего избранника сколько угодно, объяснил он вдове, но тихо, так, чтобы никто об этом не знал, и вам не следует выходить замуж до окончания процесса. Фактор сострадания. Вы должны выглядеть скорбящей.

Фитч знал о несостоявшемся бракосочетании, но понимал, что шанса сделать это достоянием жюри у него нет.

Представив всю свою команду, Pop коротко изложил суть дела. Его повествование вызвало живой интерес судьи и адвокатов защиты. Они затаив дыхание ждали, перейдет ли Pop невидимую грань, отделяющую фактическую сторону дела от аргументации. Он ее не перешел, но ему доставляло удовольствие держать их в напряжении.