Джо Мёрфи - Рапсодия в деревянных тонах

В полночь ветер утихает; сверчки и цикады сменяют пение. Рапсодия-живая нежно возвращает свою двойницу на качели, укладывает, подтыкает со всех сторон простыню. Когда она входит в дом и половицы возвещают каждый её шаг, Чарльз закрывает глазок. Он слышит тихое касание пластика о пластик — она берёт телефон — и быстрые, знакомые фанфары автонабора.

— Алё, Лиза?..

— …я, а кто же ещё.

— …нет, ничего не стряслось. Ну плакала, да. Только не переживай, ладно?

— …Слушай, скажи Майку, пусть завтра привезёт красное дерево. У меня тут есть кое-что, на чём можно заработать целое состояние. Ты себе представить не можешь, что он сделал на этот раз. Это… ты не поверишь. Нет, не хочу продавать. Но продам. Ты знаешь, почему, так что не начинай. Чтоб всё было готово, когда вы меня завтра домой привезёте. И тебе того же. Пока.

Чарльз не дышит, обездвиженный, спелёнутый тенями, онемевший. Его жена захлёбывается рыданием и на ощупь идёт в ванную. Трубы рычат, когда она спускает воду в туалете; пол стонет, когда она падает в постель. Он возвращается в мастерскую, ноги движутся, точно бесшумные змеи по песку. Он убирает верстак, возвращает каждый инструмент на строго отведённое ему место — оставляет только один маленький ножик.

На этот раз сойдёт и ясень, решает он и кладёт перед собой два бруска. Он думает о Рапсодии, о них обеих, и принимается за работу.

Чарльз зажимает рукой нос и рот Рапсодии, понуждая её молчать. Она сворачивается клубочком у него на коленях, спелёнутая простынёй, а фары слепят сквозь стену кактусов и юкки, отбрасывая уродливые тени на гребень ущелья.

Его губы скользят по её щеке; вкус дерева наполняет его рот, и он покрывает ладонью неподдающуюся грудь. Внезапный порыв ветра закручивается вокруг них, и Рапсодия щебетом выражает своё недовольство. Его рука отдёргивается, словно от пореза.

Наконец рычание автомобиля стихает вдали, в глубинах ветров Санта-Аны. Под зарождающуюся мелодию бьющегося стекла силуэт Рапсодии Мстительной заполняет все окна. Чарльз прячет лицо на деревянном плече и стонет. Звоном-ответом отдаётся молоток, и Чарльз льнёт к своему творению, пока пульс его не начинает стучать горьким контрапунктом к ударам.

Как она только может? Он зажмуривает глаза, резко поднимает большие пальцы, вжимает в дерево, нажимает всё крепче. Тонкий раскалывающийся треск, занозы вонзаются в его плоть.

Удары молотка разрастаются в реверберирующее крещендо, и у него нет больше сил это терпеть. Он моргает часто-часто и смотрит в двойную рваную тень высоко на отполированном, точно луна, лице. Чарльз встаёт из своего укрытия, песок ещё тёпл у него под ногами. Перебрасывает Рапсодию через плечо и возвращается в дом.

Пол гостиной изрыт кратерами, как лунный ландшафт, каждая зияющая рана в форме головки его молотка для чеканки. Кухонная фанера лежит вдребезги разбитая у него под ногами. Он крадётся обратно на крыльцо, и занозы впиваются в мякоть между пальцами ног.

Там стоит Рапсодия, тяжело дыша, обеими руками вцепилась в верёвочные перила, молоток на полу.

— Где она?

Чарльз ковыляет мимо неё и втаскивает куклу на качели. Стягивает простыню, и кукла тихо вскрикивает в знак свободы.

— Ты готова была её продать, — голос у него тихий, хриплый. — Ты готова была себя продать.

— Принеси её мне.

— Нет.

— Принеси её мне, а то я этот дом продам к чертям собачьим, ты и пикнуть не успеешь.

— И где ты будешь жить?

— А тебе что?

— Это я всё построил. Всё для тебя.

— Всё ты врёшь! Неси куклу. — Ветер завывает её словами, толкает их ему в лицо, бьёт наотмашь по шрамам, дёргает за волосы. Рапсодия-деревянная тоненько повизгивает от тоски. Только когда он поднимает ей руки, как будто они тянутся к жене, — только тогда кукла успокаивается.

Двоих сразу ему не перенести. Дом трясётся на ветру. Он поднимает куклу, осторожно распрямляет каждый искусно выточенный сустав, так что она может стоять сама по себе, и осторожно тащит её через крыльцо. Она перегибается над обрывом, удерживаемая только верёвкой, и стонет от счастья, когда его жена касается её руки.

Ветер спадает, наполняя дом тишиной. Руки Рапсодии тянутся к её двойнице, ласкают, движутся так, точно хотят расправить каждый старательно выгравированный волос. Плечи жены трясутся, и только еле слышный всхлип выдаёт надвигающееся рыдание. О, как она плачет — сам ветер возвращается, и они рыдают вместе, голоса сливаются в унисон в поисках финальной каденции.

Не успевает отлететь последняя нота, как пальцы живой Рапсодии нашаривают пустые глазницы куклы. С бессловесным криком она хватает двойницу и швыряет с крыльца. Рапсодия-раненая летит кувырком, вверх тормашками, а Чарльз устремляется к краю, и верёвка врезается ему в живот. Она визжит в неблагозвучной агонии, ударяется, расщепляется, побелевшие члены застревают в расщелинах, валяются в зарослях кактуса. До дороги под обрывом долетает одна голова.

Он думает: наверно, она на них вверх смотрела, — и многоголосый призрак плачет, забытый, брошенный в горячем ночном воздухе.

— Вот теперь мы квиты. — Голос жены на слух такой плоский, совершенно лишённый выражения.

— Я тебя больше не понимаю. — Чарльз бессмысленно смотрит на её затенённый профиль.

— Больше я ничего не продам. Всё, что ты сделаешь, останется тут… с нами, — голова Рапсодии понуривается.

— А как же деньги? — он держится изо всех сил за верёвку, а иначе упадёт.

— Чарльз, да не нужны нам были деньги. Моего нынешнего заработка нам больше чем достаточно.

Он давно об этом знал — если честно, то не первый год. Он ей этого не говорит.

— Давай наконец поговорим… об этом.

— В тот вечер ты нас обоих убил. Если б мы тогда не пошли с тобой в мастерскую, я бы тебе вместо этого спела; я бы тебя вместо этого любила.

— И что тебе взбрело закурить возле канистры с растворителем?

— Уже неважно. Мы квиты, но это не значит, что я тебя прощаю.

— А ты мне ещё споёшь когда-нибудь?

— Нет, никогда. — Рапсодия отворачивается и идёт на ощупь в дом.

Чарльз смотрит вниз, на белое пятно в самом центре тёмной дороги. Он лезет в карман джинсов и достаёт два безукоризненных глазных яблока, которые он выточил прошлой ночью. По одному он кидает их вниз и слушает, как дерево стучит по шатким камням.

Внизу Рапсодия-вдребезги-разбитая тихо шепчет, бормочет о чувстве вины и о времени. Чарльз идёт было в дом, но резкая боль пронзает ему пятку. Он нагибается и видит свой нож. Кровь поблескивает на клинке, чернёным воронит сталь. Заточенный до одержимости нож одним касанием перерезает верёвку, и теперь нет спасения им обоим на самом краю.

— У меня много работы, — шепчет он голове на дороге. Но столько уж было разрушено, повсюду тени скрывают осколки дерева с острыми краями.