Кристофер Дикки - Кровь невинных

Сержант залез в кузов грузовика и стал сбрасывать тела со скамеек на песок, что не составляло особого труда. Тела были легкие и сухие. Падая, они разваливались на части.

В обгоревших машинах валялось много мусора. В одной из них взорвали большие деревянные ящики, перевязанные веревками, и ветер разбросал иракские отчеты о деятельности во время оккупации. Пара людей из очистотряда стали собирать их для разведки. Около разорванного бомбой тела я нашел нечто похожее на личный дневник, подобрал его и передал солдату, собиравшему бумаги. Но он покачал головой: «Не нужно».

— Я заберу это, — сказал Рашид, полистав дневник.

— Что там написано?

— Что в октябре он женился и провел с женой всего неделю, — он перевернул еще несколько страниц, — что он был одинок… и ему было страшно.

— Да. Как и всем нам.

— Но еще он пишет, что верит в Бога.

Рашид положил дневник под мышку и посмотрел на тело под ногами, затем — на солдат из очистотряда, занимавшихся своим делом.

— Черт подери, — он пощипывал переносицу, словно пытаясь успокоить головную боль, — я так устал. И знаешь что? Я ухожу.

Он пошел по дороге в Кувейт. Другой сержант из очистотряда остановил его, но Рашид посмотрел на нашего капитана, и тот разрешил ему идти. Уходя, Рашид сбросил с себя остатки иракской формы. Скинул стоптанные сапоги. Стянул штаны. Через несколько секунд он шел в одних кальсонах. Затем подобрал какую-то белую одежду из свертка, лежащего на танке, завязал вокруг талии и накинул на плечи, как тогу; он шел прямо, гордо, уходя от нас и от того, что мы натворили.

Два тяжелых вертолета летели над дорогой. Они прибыли с юга, неся прицепленные к их брюхам маленькие бульдозеры. Потом появились новые вертолеты с людьми для поддержки очистотряда. Наш капитан снова говорил с их командиром. Наконец нас погрузили в один из вертолетов. Пока мы летели над дымящейся землей, я пытался рассмотреть тело Дженкинса, к западу от шоссе. Кажется, я увидел его, но не могу сказать наверняка.

— Капитан?

Мне показалось, что он меня не узнает и не понимает, о ком я говорю.

— Капитан, не разрешайте им хоронить Дженкинса здесь! — закричал я. — На нем иракская форма. Они похоронят его здесь, с ними!

— Все хорошо, все хорошо. — Капитан покачал головой, чтобы сосредоточиться. — Я сказал им.

— Я никогда не оставлю погибшего товарища врагам, — вспомнил я строчку из клятвы рейнджеров.

— Там нет врагов, разве ты не знаешь, война закончилась! У нас больше нет врагов.

Я выглянул из двери вертолета. Рашид шел куда-то по дороге под нами. Из зданий в Джахре, из палаток в песках и даже из самого песка появлялись люди. Они тоже шли по шоссе в Кувейт, на них была белая одежда, они размахивали флагами, праздновали победу, смотрели на оставленные войной разрушения. Глядя на них сверху, я понял, что Рашид ничем не отличался от этих людей.

Я хотел покоя. Как иссушенная виноградная лоза тянется к воде, так и я нуждался в том, что привело бы меня в чувство и вернуло к жизни. А главное, подарило покой. Старая добрая дисциплина и самоконтроль, тренировки и вера больше не помогали. Я чувствовал себя выброшенным из жизни. Мысли беспорядочно и бессвязно крутились в голове, как осколки боли и страха, принося еще большие страдания и ужас: серебристый свет телевизора, мерцающий на лице моего отца; переживания из-за долгов, которые я наделал в Саванне, и беспокойство о Селме; экскаватор на замерзшей земле; бульдозеры в пустыне; стрекоза, летящая над спокойной гладью озера в Джорджии, как «Черный ястреб» над пустыней. Все это обрушилось на меня одновременно, но я не мог разрешить ни одну из этих проблем. Я чувствовал, как умирала моя душа.

Пустая кровать Дженкинса стала последним, что я видел перед тем, как уснуть, и первым, когда я проснулся. Мы вместе работали и тренировались. Мы были напарниками. Дважды мы дрались с ним врукопашную. Мы были друзьями. Частью команды. «Он знал, какому риску подвергает себя» — так обычно говорили, когда кто-то из нас погибал. И я повторял это себе. Но осознавать риск смерти — это одно, а погибнуть на самом деле — совсем другое.

Я лежал неподвижно и не отрывал глаз от кровати. Когда я засыпал, на ней лежало много вещей, рядом стоял аккуратно закрытый ящик. Проснувшись, я заметил, что ящик исчез. Наверное, кто-то пришел и забрал его. Перед тем как отправиться на задание, ты разбираешь свои вещи и складываешь туда то, что в случае смерти хочешь оставить семье. Ящик Дженкинса уже отправили к нему домой. Остальное мог забрать любой желающий. Я нашел пару «Пентхаусов» и всякий хлам.

Я затолкал их под мою койку и наткнулся на собственный полупустой ящик с вещами, с письмами Селмы на случай, если она захочет получить их назад, и Кораном отца с переводом. Я открыл ящик, пролистал конверты, но не смог заставить себя читать письма и вырезки. Достал Коран и стал изучать его, как сборник ребусов. Я потратил немало времени, сравнивая подчеркнутые моим отцом строчки с английским переводом. Непростая, но выполнимая задача. Текст делился на две колонки — на арабском и английском языках. На изучение букв алфавита, которого я не знал и только начинал понимать, ушло несколько часов, а когда я закончил, мне показалось, что переведенные отрывки не имели особенно глубокого смысла. Иногда вообще казались бессмысленными.

Я прижал перевод к груди. Запомнилась только одна фраза из третьей суры, где было сказано: «Каждая душа почувствует вкус смерти».

Должно быть, мне уже встречались эти слова прежде. Когда-то я пролистал эту книгу до середины, но тогда они не имели для меня никакого значения. А теперь они коснулись моего сердца. Я испытал почти физическое ощущение. «Каждая душа почувствует вкус смерти», — прочитал я громко.

«Вкус смерти». Я нашел то, что искал. Эта душа — душа мусульманина, она способна чувствовать. Я слышал о бессмертной душе от священника моей матери и от проповедников из телешоу, но она казалась мне призрачной, как дымок, плывущий над погасшей свечой. Душа, о которой говорят в церкви, — моя душа, похоже, имела со мной мало общего, такая же далекая и таинственная, как и Господь Бог. Мне не говорили о душе, которая теперь страдала. Но в этой фразе в этой книге я нашел живую душу. Я почувствовал вкус к жизни. И если она так же чувствует вкус смерти, то это одно из важнейших переживаний в долгой жизни души. Моей души.

Это можно было объяснить сильной усталостью: я видел несуществующие цветы на болоте, находил ответы в молитве, которую не мог даже дочитать до конца. Но для меня это стало настоящим откровением, которое затрагивало каждый нерв. Пульсировало в моих венах. Возвращало к жизни, забирая страх смерти. И оно дарило покой. На мои глаза навернулись слезы, и я не стал их сдерживать. Меня никто не видел. Я уже давно не был так счастлив. Я закрыл книгу, прижал ее к груди и запомнил эту фразу, подумав, что благодаря ей смогу жить дальше.