Чеви Стивенс - Беги, если сможешь

Я вспомнила Пола, мать, отца, вспомнила собственный страх смерти и вдруг поняла, что залезла в резервуар, не колеблясь ни минуты. Победив свой страх в конюшне, я освободилась от него.

Меня одолевали мысли и чувства, с которыми было необходимо разобраться, оставшись наедине с собой.

— Ну, под моим присмотром ты точно не умрешь.

Робби улыбнулся, но тут же посерьезнел.

— Надо было лучше защищать тебя в детстве.

— Ты защищал меня как мог. Тебе было всего шестнадцать, и это не было твоей обязанностью. Это родители должны были нас обоих защитить.

— Ты обвиняешь их во всем подряд! — сердито оборвал меня брат. — Они старались, как могли.

Меня не удивило, что мы так по-разному запомнили детство: в терапии мне не раз приходилось сталкиваться с такими случаями у потомков одних родителей. Это часто происходит в дисфункциональных семьях, где психологическое насилие не обсуждается, а обидчик неизменно выходит сухим из воды. Но при мысли о разделяющей нас недоговоренности мне стало грустно.

— Я тоже их любила, но у них было множество проблем, — сказала я.

— Да откуда тебе знать? Ты же уехала. Это я с ними жил.

Вот оно. Я уехала, а он остался.

Я попыталась успокоиться, чтобы не начать оправдываться за то, что нарушила главное правило нашей семьи — счастлив ты или нет, никогда не говори о том, что тебя волнует. Мое желание найти счастье, избавиться от скандалов, слез и криков было воспринято как худшее предательство. Я узнавала мир, говорила на языке чувств, но, что хуже всего, я сердилась на родителей за то, что они не хотят большего. Не хотят попасть в мой мир. И они все прекрасно чувствовали.

Мне хотелось объяснить, что побег был единственным средством выжить, что наша семья погрязла в боли и отрицании, я больше не могла притворяться и молчать. Но Робби только что перенес операцию, его нельзя было расстраивать, и я снова промолчала, сказав только:

— И ты мог уехать.

— Как, Надин? Как ты себе это представляешь? Чтобы отец забил мать до смерти? Чтобы он как-нибудь ночью свалился с лестницы?

Робби побагровел. Застарелый гнев наконец-то вырвался наружу. Мне не удалось сгладить ситуацию. Но это произошло не впервые. В этот напряженный момент встречи со смертью я вдруг поняла, что так всегда и проходили наши беседы — так я всегда и поступала. Мне казалось, что я отступаю, но на самом деле я продолжала давить, цели́ть и править, пытаясь подогнать людей под свои потребности, — это звучало в моем тоне, в выборе слов. И мой брат, единственный в мире человек, с которым у нас была общая кровь и общее прошлое, прекрасно осознавал, что я делаю. Даже когда я молчала.

Теперь я решилась впервые в жизни озвучить свои мысли:

— Ты не нес за них ответственности. Они были взрослыми людьми. Они сделали свой выбор, как и ты. Я не позволю тебе обвинять меня в этом.

Мониторы запищали, сигнализируя о всплеске эмоций. Но тут лицо Робби изменилось, он положил голову на подушку — дышал он по-прежнему тяжело, но сердечный ритм начал замедляться.

Через несколько мгновений он сказал:

— Ты права. Я мог уехать. Просто боялся, что однажды приеду и увижу, что мать повесилась, а отец захлебнулся в собственной блевотине. Мне казалось, что если я буду рядом, то все как-нибудь наладится. Но они все равно умерли. — Он помолчал. — Может, это было только поводом ничего не делать со своей жизнью. Я же так и не попробовал что-нибудь изменить, даже с Ивой. — Он взглянул на меня. — Хорошо, что ты уехала. Мне нравилось думать о твоем доме, о твоей семье.

У меня потекли слезы. Глаза Робби тоже увлажнились, и он нахмурился, пытаясь сдержаться. Я ошибалась. Он все знал, все видел.

— Когда мы любим кого-то, то хотим ему помочь — даже если он сам не хочет, — сказала я наконец. — А в итоге часто вредим себе.

— Но ты-то справилась, — возразил он. — Я тобой горжусь.

И по голосу Робби я поняла, что ему это было непросто сказать. Все эти годы он злился на меня не потому, что я пошла своим путем, а потому, что пыталась увести его за собой. Может, корень наших с Лизой проблем лежит там же?

— В моей семье тоже не все гладко. Я столько ошибок сделала с Лизой.

— Что у вас произошло?

— Не знаю… много чего. Слишком много.

Я рассказала ему о Гаррете, о своих воспоминаниях о конюшне и Аароне, а пока говорила — следила за монитором и умолкала, когда пульс Робби учащался.

Когда он немного успокоился, то сказал:

— Вот тварь! Хоть бы из него мозги вышибли в тюрьме! Расскажи Лизе, что с тобой случилось.

— Расскажу. Если она захочет со мной поговорить.

— Она не звонила?

— Нет. Я надеялась, что, когда Аарона арестуют, она уйдет из коммуны. — Я пересказала ему все, что услышала в полиции. — Но мне кажется, что она еще там.

Робби становился все бледнее — он явно начал уставать. Закрыв глаза, он попросил:

— Держи меня в курсе.

— Хорошо. Тебе надо отдохнуть. Я приду утром.

Покинув Робби, я позвонила сержанту. О местонахождении Джозефа и Даниэля по-прежнему ничего не было известно. Джой (судя по всему, она заправляла центром наряду с Аароном) не позволила полиции обыскать территорию коммуны, а ордер они получить не могли, так как ни Джозефа, ни Даниэля не видели входящими туда. Сержант предполагал, что они уже покинули остров, но пообещал, что Робби по-прежнему будут охранять, поскольку он является главным свидетелем по делу об убийстве Ивы. Он уже пришел в себя, у него возьмут показания, и криминалисты займутся поисками тела. Ее наконец-то похоронят.

Для меня оставалось загадкой, почему никто из членов коммуны, включая Лизу, не ушел после ареста Аарона. Сержант предположил, что, возможно, они просто не в курсе случившегося, поскольку в центре нет ни телефонов, ни Интернета, ни телевизоров. Вся информация поступала к ним только от обслуживающего персонала, а те наверняка держали язык за зубами в ожидании указаний Аарона.

Я сидела в машине, рассматривала больницу сквозь толщу дождя и вспоминала разговор с братом. Страшно было думать, что я почти потеряла его, — и страшно было вспоминать историю с сережкой. Изображение за окном размылось и исказилось — пятна цвета, бледные лица с неясными чертами… Мне вспомнились слова Аарона: «Если ты чего-то не видишь, это еще не значит, что его нет» .

Сквозь дождь и мои слезы здание больницы казалось серым пятном. Я смотрела на окна, гадая, за каким из них мой брат, и вспоминала, как спокойно он рассказывал о своем столкновении со смертью. Потом мне вспомнился Пол — как умиротворенно он выглядел в последние мгновения, как спокойно попрощался со мной и умер. Теперь я поняла, что за все эти годы так и не простилась с ним.

Тем вечером я много думала о своей жизни, о том, как она чуть не оборвалась, и наконец приняла решение. На следующий день я навестила Робби пораньше, а когда он уснул, отправилась в кабинет к Кевину.