Гюнтер Вейзенборн - Преследователь

Мы остались одни.

— Я лягу на кушетке, — заявил я.

— Ерунда, мы ведь не чужие, — возразила она.

— Ты права.

Она сидела на кушетке и смотрела на меня.

— Что было, то прошло, — сказала она решительным, не допускающим возражений тоном. И я понял, что она имела в виду.

— Договорились, — подтвердил я.

Мы посидели некоторое время. Я устроился в старинном кресле, обитом красным репсом. Она достала из чемоданчика плитку шоколада, разломила ее и положила на стол. Мы поели шоколада.

— Расскажи мне все, — потребовала она.

Я рассказал ей все события вплоть до последнего дня, не рассказал только о своем намерении убить Риделя.

Рассказ затянулся, и в комнате совсем стемнело. Одно лишь лицо Евы смутно мерцало передо мной. Она не шевелилась. Вначале она как будто думала о другом и не слушала меня. Очевидно, в свое время она постаралась запереть все это на семь замков, забыть, замуровать навсегда. Но вот у нее вырвался короткий возглас, негромкий вопрос. И мне показалось, что моя одинокая лодка посреди ночного мрака причалила к берегу, где тихо и спокойно стояла она, вновь обретенная прежняя подпольщица.

— Что из нас сделали?

— Не знаю.

Мы говорили тихо, еле слышно, с долгими промежутками. Во время одного из таких промежутков она встала и направилась было ко мне, но потом пошла к своему чемодану. Однако я услышал, что она остановилась на полдороге; она пошла обратно и прижалась своей щекой к моей щеке. На другой моей щеке я ощутил прохладу ее ладони. Это длилось мгновение, затем она направилась к умывальнику.

— Не зажигай света, — попросила она.

Она разделась и умылась. Когда она пошла ложиться в постель, на ней была ночная сорочка.

Я тоже умылся ее мылом, открыл окно и лег рядом с ней… Мы лежали далеко друг от друга, как чужие.

За окном все еще журчал дождь. Капало с крыш. Временами по комнате скользили полосы света от проезжавшей мимо машины. Окна была завешаны густыми тюлевыми гардинами. Иногда вдруг начинали звенеть хрустальные подвески на люстре под потолком. Должно быть, кто-нибудь из участников районной конференции проходил в носках по комнате верхнего этажа. Это длилось долго. Рядом на постели я слышал ее дыхание. Ровное, негромкое дыхание. Я лежал на спине и чувствовал, что сам тоже дышу ровно. Иначе и быть не могло. С самого начала я ощущал между нами меч из старинных сказаний. Неужели же я воспользуюсь неожиданным стечением обстоятельств? Нет, я не из тех, кто поступает так, кто не умеет держать себя в узде. Нет, я не оскорблю ее, мою былую возлюбленную, непрошеной близостью. Да и в чем настоящая близость? Кроме того, между нами существует подтвержденный обоими договор. Нет, мы будем спать как брат с сестрой, а завтра подробно поговорим о суде. Может быть, я свезу ее к круглолицему адвокату. Вы требовали свидетеля, милостивый государь? Вот он! А теперь приступите к исполнению своих обязанностей… Может быть, Ева даст согласие. Постараюсь уговорить ее завтра, когда она выспится.

— Помнишь ту ночь, когда была бомбежка? — спросила она. Я кивнул в ответ. Она взглянула на меня, потом долго смотрела в потолок и молчала.

— Все это в прошлом, — сказала она наконец.

— Разве тебя это не радует?

— Да, конечно, но вместе с тяжелыми временами ушло и другое, то, что каждому человеку дается раз в жизни. Ушла молодость, дружба, любовь. Тогда мы о них не думали. Мы жили только взятой на себя задачей, только будущим, а настоящего не замечали. Не интересовались им. Правда, хорошего в нем было мало. Но то неповторимое у нас все-таки было. Ты согласен со мной?

— Да.

— А теперь все это в прошлом.

Мне стало ясно, что она так же одинока, как я.

— О нет, настоящего счастья я не знала, — сказала она, как будто отвечая на вопрос. — Слишком сурова была наша жизнь, слишком много было в ней страха и опасности. Тот, кому нужно быть постоянно настороже, не может беззаветно отдаваться радостям минуты. Мне жаль, что у меня теперь нет настоящей задачи.

— Она у тебя есть.

— Как раз сейчас я на перепутье. Я из тех людей, которые не могут жить без настоящей задачи.

— А больные?

— Это, конечно, важное дело, но уходу за больными может обучиться каждый. Нет, мне нужно что-то большее.

— Что же именно?

— Сама не знаю. Но что-то большее. Жизнь должна иметь какой-то смысл. Наш мир — глухие дебри. Мне хочется учиться, читать книги… Книги о человеке и человеческом обществе.

— Планы у тебя обширные.

— Ну что ж. Это похоже на сложный кроссворд. Надо подобрать буквы, чтобы найти решение. Может быть, я и добьюсь решения.

Нас окружала дождливая, прозрачная, как стекло, ночь. В спальне царил странный, нереальный полусвет. Дождь за окном лил с каким-то скучным, серым безразличием, как будто трудовой день он уже закончил, но из чистого великодушия решил потрудиться сверхурочно до утра. Из водостока доносилось сонное бульканье. В окно вливался рассеянный свет. Должно быть,»то горел уличный фонарь, пронизывая дождливую ночь. Я покосился на Еву. Она лежала на спине. Я различал ее лицо, смутно белевшее в темноте, и блики в открытых глазах.

Тогда я принял решение.

— Знаешь, Ева, почему ты несчастлива? Потому что остановилась на полдороге, не завершила главной своей задачи. А люди твоего склада не могут быть счастливы при таких условиях. По-твоему, все кончилось с выходом на свободу из Берген-Бельзена?

— Перестань.

— Ты уехала в Аахен, оттуда в Лион, ты пыталась забыться. Нет, твоя задача не завершена.

— Перестань.

— Вспомни Вальтера. Неужели несправедливость так и будет тяготеть над ним? А остальные? Неужели они обречены на забвение и поругание? Вспомни виновных, предателей, судей и палачей. Под нами, прикрытые всего двумя метрами земли, гигантские поля трупов. По-твоему, так и надо, чтобы убийцы попирали их каблуками и славословили царящую в мире справедливость? Ну, конечно, они отмыли запятнанные кровью руки и сожгли свои мундиры. Они окопались в своих алиби. Они знать не знают о том, что было, они выгораживают друг друга, клянутся, что знать ни о чем не знали, да и теперь ни о чем не ведают. Неужели допустить, чтобы они оказались правы?

— Да перестань же наконец!

— Не перестану. Мы-то знаем, что они творили зло, по долгу службы творили зло и насилие. Мы знаем, что они нагородили лжи до самых небес, черную тучу подлой лжи. Иногда она проливается кровавым дождем. Тогда все беспокойно ежатся, прячутся за надежное табу и бормочут: «Пора бы, чтобы перестал этот несносный дождь, надо наконец подвести черту. Времена меняются…»

А я спрашиваю: кто их менял? Мы? Нет! Они Сами об этом постарались. А мы лежим целые ночи без сна и терзаемся угрызениями совести. Нам хочется кричать при виде того, как возрождается ложь. Но не кричать, а бороться надо нам, всем до единого. Повторяю: там за окнами, под асфальтом зловещего «экономического чуда» лежат целые равнины мертвецов, малочтимых, не поминаемых, забытых. Кто думает о них? Ты думаешь?