Алла Авилова - Откровение огня

«Грецкая премудрость, — было общее убеждение. — От грецких отцов — царьградских или афонских». А иконописец брат Демьян — тот больше других развольничался: «Русским они это святое слово не открывали, из-за простоты нашей. И чудотворец его придерживал, только отцу Константину доверил, а он — не забыл, что наш, и нам его дал». И откуда только взял такое?

От речей Демьяна отцу Захарию стало совсем жарко: тлевшая обида разгорелась пожаром. «Все — Константину!» И пошел со своим огнем прочь от трапезной. Вроде бы направлялся к себе обратно, а оказался у дома затворников. Не думая, толкнул их дверь, как свою, вошел в келью и только тут осознал, что пришел к отцу Евларию.

Чудотворец был один. Он лежал на топчане Константина, глаза открытые. Затворник дал знак отцу Захарию сесть напротив. Игумен сел и стал пустой: ни чувств, ни мыслей, ни желаний. Лишь подивился: десять лет как не бывало. Все тот же был Евларий, ни молод, ни стар. Странно только: взгляд бодрый, а лежит.

— Узнает славу и Захарьина пустынь, — молвил отец Евларий. Отец Захарий вздрогнул от неожиданного голоса чудотворца. — Только не в твое время.

— Почему не в мое? — спросил игумен быстрее, чем успел подумать.

— У твоего времени — другое значение.

— А чудо келейника твоего? Слава о нем уже расходится.

— Хочешь ее?

Вопрос отца Евлария полоснул Захария по живому.

— Почему ты возвысил Константина? Он гордец! — вырвалось у него наболевшее.

Евларий безмятежно смотрел на игумена и молчал.

— Что за слово такое «кенерга»?

И на это молчание.

— Скажи хоть это! — взмолился отец Захарий.

— Кенерга? — переспросил Евларий. — Я такого слова не знаю.

— От кого же оно тогда у Константина? Он с ним свечение сотворил и брата Иакова со смертного одра поднял.

— Словом «кенерга» свечение сотворил? — удивился затворник. Отец Захарий заметил веселость в его глазах и определил: играет с ним, как с дитем.

— Да, словом «кенерга», — упрямо повторил игумен и поднял над лежащим старцем руки, как показывал брат Кондратий. — Вот так сотворил, — объявил Захарий и задвигал руками, чувствуя, как разгорается в нем ярость.

И вдруг заметил между своими руками свечение. Он перевел взгляд с них на отца Евлария и прошептал:

— Что это?! — И тут же почувствовал слабость. Руки у него опустились, спина осела.

— Кто гордец, кто избранник Господень — всегда ли видно, отче? Дерзновение угодно Господу.

— А самовольство?! — вырвалось у Захария.

— В самовольстве — и Его воля. Или Его воля не во всем? — говорил затворник, словно не видя, что творилось с Захарием. — Что смирение без самовольства? Выдох без вдоха.

— Так что ж тогда, гордость — не грех?! — не верил ушам игумен. «Это же чистая ересь!» — застучало у отца Захария в голове, и глаза его забегали.

— Что Господу до ересей, отче? — снова раздался голос чудотворца.

«Да я ж смолчал! Я ж только подумал… — похолодел игумен. — Кто он?!» Отец Захарий дернулся от Евлария и тут же вновь обмяк, словно его одурманило. Сидел дальше безвольный, слушал.

— Может ли Всемогущему быть вред от еретиков? — говорил дальше затворник. — На послушных держится мир, ослушниками — движется. Не Господу противны еретики, а праведникам. Господу угодны все, отче.

«Пресвятой Иисусе, — взмолился игумен, — дай силы подняться. Не могу подняться — уловлен. Кто он — не ведаю. Господи, спаси от него!»

Отец Евларий закрыл глаза и отдалился от гостя. У отца Захария пропала истома. Он вскочил и бросился к двери. Спасся.

На обедне отца Захария не было, и на вечерне он не появился. Братья ходили к нему, стучали в дверь. Никакого ответа. Уж не случилось ли что с игуменом, недоумевали иноки. Брат Демьян хотел открыть дверь силой. Его остановили: еще выждать надо. Как знать, может углубился игумен в молитву — ведь столько знаменательного происходит в обители, одно за другим. Вот теперь Колян вдруг свалился, горит в лихорадке. Брат Иаков оправился — новый послушник при смерти: что это значит?

Слышал отец Захарий, как кричали ему через дверь о Коляне, и серчал в душе: «Ну что за народ!» Суета вокруг мешала игумену услышать Господа. Весь день, как вернулся от Евлария, он взывал к Всевышнему. Но как нарочно: только он начинал улавливать волю Господню, как возникала помеха. И так весь день. Лишь с наступлением сумерек кончили монахи домогаться своего игумена.

Вожделенная тишина установилась, но Господь перестал внимать Захарию. «Не оставляй меня одного в потемках!» — молил он в отчаянии Отца Небесного. Не выдержав безмолвия, игумен устремился душой к своему духовнику в Юрьевской обители, где прежде жил — иеромонаху Феоктисту. «Пойду к нему. Сейчас же, — определился наконец отец Захарий. — За ночь дойду. К вечерне обратно».

Игумен тихо отворил дверь и выбрался из дому. В следующий момент он увидел кравшуюся к келье затворников фигуру. Захарий замер. Фигура добралась до окна, прильнула к ставням и тотчас резко отскочила. Подсматривавший инок побежал в сторону Захарьина сруба. Игумен заспешил ему наперерез и схватил за руку. Макарий!

Молодой инок дрожал. Зубы у него стучали.

— Отец Евларий преставился! — опередил он возмущенного отца Захария.

— Да ты что! — прошипел игумен. — Не померещилось?

— Да нет. Я видел. Лежит белый, прямой, руки сложены. Отец Константин рядом.

— А что келейник?

— Говорю же: сидит рядом, — потеряв учтивость, как в бреду, вскричал инок.

Чтобы перекреститься, отец Захарий выпустил его руку. Инок кинулся прочь.

— Погоди! — крикнул игумен. Инок не услышал.

«Господи, Ты внял мне! Освободил, Спаситель!» — благодарно прошептал отец Захарий.

После похорон отца Евлария была поминальная трапеза, которую, по указанию отца Захария, провели в молчании. В тот же день, на всенощной, в последний раз видели отца Константина. Он встал не в притворе, по своему обыкновению, а прошел к солее. Молился, как все, и ничем не выделялся. Как закончилась служба, первым пошел к выходу. Идя, оглядывал братию, чего прежде никогда не делал.

У стоявшего сзади Коляна отец Константин приостановился и дат послушнику знак следовать за собой. С тех пор и Колян перестал появляться среди братии.

В своей дальнейшей жизни Константин повторил отца Евлария, а Колян был при нем, как прежде он сам был при чудотворце. Скоро по Рязанской земле пошел мор и добрался до Красного села. Не было избы, откуда не раздавались бы стоны. Похозяйничала чума и в Захарьиной пустыни. Умерли тогда сам отец Захарий и многие старшие иноки. Игуменом в опустевшей обители стал молодой и крепкий здоровьем брат Макарий. В один из тех черных дней принял постриг послушник Николай.

Новоначальный испросил у игумена Макария дозволения обойти монастырь с благодарственным распеванием и был благословлен. Брат Николай забрался на монастырскую ограду и обошел ее поверху, распевая псалмы на высокий лад, по образцу преподобного Евлария. Изумив и взволновав братию несказанной красотой и проникновенностью звучания, он скрылся в келье отца Константина и больше среди других не показывался.