Алла Авилова - Откровение огня

Шрамик… Где я уже слышал о шрамике?.. Не слышал — читал! Читал в «Любителе древности» у Сизова. Или Чесучову известна монастырская легенда о Захарьиной пустыни? А может, он знает от Степана какую-то другую легенду?

— Слушай, Надя, как ты думаешь, согласится Чесучов показать свою иконку и мне? — спросил я.

— Ага, любопытно стало! А сначала все ухмылялся!

— Так согласится или нет?

— Думаю, что легко согласится. Только ведь он живет не в Москве, а в Малоярославце, туда часа два ехать на электричке.

— Не важно. Как я могу с ним связаться?

— Связаться с ним довольно сложно. Он работает сторожем в школе. Надо звонить в эту школу и просить передать ему, чтобы он перезвонил. Я свяжусь с ним сама и договорюсь о встрече. Кстати, мы можем съездить в Малоярославец вместе, в эти выходные, например. Как ты на это смотришь?

И Надя пообещала мне уже сегодня позвонить Чесучову.

Я взглянул на часы и сообщил, что мне пора.

— Ты спешишь? — разочарованно спросила она.

— Я собираюсь еще поработать. Из-за Кареева у меня выпало полдня — придется наверстывать вечером.

— Я понимаю, — уныло согласилась Надя. — Я, между прочим, тоже теперь работаю. Надо же зарабатывать на жизнь. Устроилась санитаркой, в 1-ю Градскую больницу, где лежала Аполлония. Удивлен? А меня такая работа вполне устраивает. Вчера я отдежурила первый раз. На этой неделе я в ночной смене, с восьми вечера до восьми утра. — Она посмотрела на часы. — Через три часа опять заступать. Ты к метро? И я с тобой. Съезжу домой переоденусь.

Мне предстояло еще сообщить ей о своем решении.

— Надя, я должен тебя разочаровать и по другому поводу. Супружеские перестановки…

Надя внезапно остановилась.

— Правда? — выдохнула она, и ее взгляд упал в землю.

— Я хочу тебе все объяснить…

— Не надо, не объясняй! — опять перебила она меня. Морщинки у нее на лбу стали еще резче. — Ты знаешь, Берт, я хочу пройтись еще разок по бульвару. Ты иди, а я — обратно.

Я поймал ее за руку и остановил.

— Надя, моя кандидатура неудачна во многих отношениях. Лучше будет найти другого «жениха». Я знаю одного голландского стажера в МГУ, его зовут Ханс ван Сеттен…

Надя молча выслушала перечень достоинств моего знакомого. Она не задала ни одного вопроса. Я предложил познакомить ее с Хансом на днях. Она согласилась.

На свидание с Александром Парамоновичем Чесучовым я поехал один. Надя, как и обещала, договорилась с ним о встрече, но сама в ней участвовать не стала. Чесучов вызвался сам приехать из Малоярославца в Москву. Встреча была назначена у Киевского вокзала.

Мне предстояло увидеть человека, пробывшего двадцать два года в лагерях. Если бы не амнистия после смерти Сталина, он отсидел бы свой полный срок — двадцать пять лет и потом доживал бы свой век в ссылке. Таково было в то время наказание за уклонение от службы в Советской Армии. Чесучов был из баптистской семьи. Когда его призвали в армию, он повредил себе руку, и ее пришлось ампутировать. Я должен был узнать его по пустому рукаву.

Маленький, в черной кепке и в безукоризненно белой рубашке, один рукав которой был засучен, а другой заправлен под пояс брюк, он уже стоял на условленном месте до моего прихода и, жмурясь от солнца, смотрел по сторонам — типичный провинциал, теряющийся в большом городе, только сойдя с поезда. В единственной руке у него была клеенчатая сумка.

Я подошел к Чесучову и назвался. Он засунул сумку между ног, протянул руку и представился:

— Дядя Саша.

За вокзалом был пустырь, где сидели на траве люди, многие с вещами. Лучшего места для разговора поблизости было не найти, и мы тоже устроились там. Иконка находилась в сумке. Дядя Саша достал ее и положил передо мной на траву. Я увидел карандашный портрет мужчины на буром картоне. Надя оказалась права: для неопытного человека рисунок был очень хорош.

— Пресветлый Евларий, наставник встревоженных душ, — сообщил умиленно дядя Саша.

— Встревоженных? — непроизвольно переспросил я.

— Встревоженных, — подтвердил Чесучов. — Так он мне сказал.

— Он вам снился, как я понял?

Дядя Саша кивнул и стал рассказывать:

— Сижу я на лавочке у дома. Тут подходит наставник и садится рядом. Все как наяву: дом мой, лавочка моя. Лавочка у меня коротенькая. Я подвинулся к краю, чтоб ему места побольше было. Сижу с ним, что сказать — не знаю. И он сидит молчит. Потом спрашивает: «А чего ты тайной Господнего Равнодушия проникнуться боишься?» Ну и пошел у нас после этого разговор.

— Вы совершаете кенергийские обряды? — удивился я. Удивление появилось и у него на лице.

— Кени… кеги… — Дядя Саша не смог выговорить это слово — он его и не знал. — Я тебе скажу по-своему. Степа узнал из одной старой книги о семи святых тайнах. Чтобы ими проникнуться, надо совершать действа. Это не обряды, как ты говоришь, это другое. Степа научил меня им всем, но я совершал только шесть. К тайне Господнего Равнодушия у меня душа не лежала. Пугало меня это равнодушие. Отец Евларий мне глаза открыл: равно -душие. Пугаться-то надо, если б дело было наоборот! — Чесучов радостно взглянул на меня и приугас. — Ты, наверное, милый, меня не понимаешь? Говорить я не мастер.

Я и правда был в некотором замешательстве, но по другой причине. К этому еще надо было привыкнуть: «действа», триста лет скрывавшиеся даже от монахов, совершались теперь сторожем-инвалидом у себя дома.

— И что было дальше? Вы попробовали после сна седьмое действо? — спросил я Чесучова.

— Попробовал. И проникся. Теперь все семь действ совершаю.

— А вы не боитесь, что совершаете их… ну, что ли, неверно?

— Я совершаю их верно, — сказал дядя Саша убежденно.

— Ну а вдруг — нет?

— Да как же — нет, милый, коль во мне белый огонь горит? Правильно он зажегся или неправильно, я не знаю. Знаю, что он зажегся и горит. Светит, греет, бодрит, мусор в душе сжигает. Я так думаю, что все получилось правильно.

— Белый огонь — это что?

— Этого я тебе объяснить не смогу. Уж на что Степан ученый был, и тот белый огонь объяснить не мог.

— Я видел книгу, что была у Степана Александровича, — сообщил я.

Чесучов посмотрел на меня обрадованно.

— Ну тогда ты сам все знаешь, — сказал он. И никакого интереса к самому «Откровению». Даже не спросил, где я его видел.

— Вам Степан, наверное, рассказывал, как он узнал об этой книге?

— Рассказывал. Узнал он о ней от старушки по фамилии Симакова. Книгу-то ту прежде Симакова держала.

— А после нее — кто?

— После нее — монахи.

— Что за монахи?

— Этого я не знаю. Знаю, что монахи книгу у Симаковой выманили.

— Она ведь от монахов ее и получила, верно? Может быть, от тех же самых?

— Нет, не от тех же. Симакова получила свою книгу от одного старца. Он жил в лесу, всего себя белому огню отдал.