Иван Жагель - Кто убьет любимую?

Иногда во время утренних встреч компаньонам почти удавалось убедить себя в том, что события будут развиваться именно так, и никак иначе. Тогда опять все были дружелюбны, а Бершадский сыпал шутками и рассказывал поучительные истории из жизни своих многочисленных знакомых. Но стоило кому-то его задеть, а тем более если этим кем-то был Есехин, как Илья мгновенно ощетинивался. И это еще раз подтверждало временный, искусственный характер перемирия.

Как-то они стали обсуждать только что распространенное средствами массовой информации заявление президента Филиппин, утверждавшего, что кризис на фондовом рынке был спровоцирован крупнейшими мировыми финансовыми спекулянтами во главе с Джорждем Соросом. Илья подумал и сказал:

— Моя бабушка учила меня идиш. Я уже почти все забыл, но иногда в моей памяти всплывают отдельные слова. Так вот, слово «цорес» на идиш означает «беда».

Засмеялся даже Макс, а Дмитрий с улыбкой заметил:

— Если бы ты лучше слушал свою бабушку и не ленился, то, возможно, мы избежали многих неприятностей.

На этот небольшой выпад тут же последовал достойный ответ:

— Что касается слова «цорес», то моя бабушка употребляла его в поговорке, которую сама же и придумала, — погладил свою лысину Бершадский. — Половина ее была на исковерканном латинском, а другая половина — на идиш. Бабушка говорила: «О темпере, о морес — о вайбелэх, о цорес», и перевести это можно было примерно так: «О времена, о нравы — о женщины, о горе».

В этих словах был явный намек на печально закончившееся романтическое путешествие Есехина в Грецию. Но все было сделано достаточно интеллигентно, и Дмитрию пришлось молча скушать лингвистические воспоминания Ильи.

Дискуссии по делу, а то и обыкновенный треп с коллегами развлекали Есехина, но, оставаясь один, он не мог избавиться от мрачных мыслей. И дело было не только в том, что над компанией нависла реальная угроза банкротства. Ему было страшно стать банкротом именно сейчас, когда в его личной жизни наметились серьезные перемены.

Дмитрий понимал, что не сможет отказаться от Вари, и рано или поздно ему придется расстаться с Ольгой. Но прежде, допуская чрезвычайно болезненную мысль о разводе, он давал себе клятву, что будет материально обеспечивать жену и сына всем необходимым. Во всяком случае, до тех пор, пока они этого захотят. Собственное благородство, пусть и гипотетическое, даже доставляло ему удовольствие. Теперь же существовала вероятность, что он не только бросит жену и сына, но и не в состоянии будет помогать им.

Однако еще больше Дмитрий боялся, что финансовые проблемы скажутся на взаимоотношениях с Варей. Ведь если фондовый рынок не восстановит свои прежние позиции, и он не вернет вложенные в акции деньги, то вряд ли сможет обеспечить ее всем тем, к чему она привыкла. Тем более что обеспечивать надо будет не через год, а, возможно, очень скоро. Как только они узаконят свои отношения, сразу понадобится новая квартира — не выгонять же Ольгу и Сашу из той, где они сейчас живут и не затевать же с ними унизительный дележ имущества. А потом придется покупать мебель, бытовую технику и еще много различных мелочей.

Словно проверяя Варю, Дмитрий несколько раз намекал ей на возможные в будущем финансовые проблемы, но, как правило, в шутливой форме. Однажды она стала расспрашивать его о положении «Ист-Вест-инвеста», и Есехин заметил, что «кризис на фондовом рынке компания скорее всего переживет, но белый пароход для любимой женщины он в ближайшее время не сможет купить». Юмор был так себе, пошленький, только подтверждавший наличие у него громадного количества комплексов. Но в ответ Варя со смехом сказала, что «ей хватило бы и маленькой каюты, но в которой они жили бы вместе».

Она совершенно не изменилась с тех пор, как в жизни Есехина наступила эта черная полоса, хотя после поездки в Грецию видеться они стали гораздо реже. И дело было не только в навалившихся на Дмитрия проблемах. У Вари тоже появились дополнительные заботы.

По ее словам, она почти одновременно лишилась двух самых ценных сотрудниц — одна ушла в декрет, а вторая выскочила замуж и уехала за границу. Для небольшой компании такая кадровая потеря была весьма болезненной, а главное, увеличивала объем работы, приходившийся на каждого человека. Но Варя по несколько раз на день звонила Дмитрию и, если им все же удавалось встретиться, обрушивала на него массу нежностей.

Зато отношения с женой у Есехина окончательно испортились. Ему было трудно общаться с Ольгой, как прежде, понимая, что он держит за пазухой камень. Дмитрий мучился от двойственности своего положения, приходил домой поздно, тем более что поводов для этого было больше, чем достаточно, часто ложился спать у себя в кабинете и придумывал другие уловки, чтобы не оставаться наедине с женой. Только однажды они провели вечер, отдаленно напоминавший их счастливое прошлое.

В одну из суббот к ним домой без звонка нагрянули Оксана и Михаил Синебоковы и пригласили в театр. Дмитрию не хотелось демонстрировать перед друзьями свои семейные проблемы, поэтому он не стал отказываться.

Как выяснилось, Синебоковы достали четыре билета на новую постановку «Чайки» в Ленкоме. Маленькая, крепко сбитая, энергичная Оксана многозначительно сообщила, что об этой премьере говорит сейчас вся Москва, и если они немедленно не соберутся и не пойдут с ними, то потом будут жалеть до конца своих дней. В общем, было очевидно, что любые отговорки она воспримет как личное оскорбление.

Спектакль и в самом деле оказался очень неплохой. В нем участвовали многие известные актеры. Они хотя и злоупотребляли своими лицедейскими способностями, доводя некоторые типажи до гротеска, но все же не превратили постановку в собственные, не связанные друг с другом бенефисы. Режиссер также не стал переворачивать пьесу великого драматурга с ног на голову и не разбавил ее дурацкой отсебятиной, что было так модно в последнее время.

Разве что художник немного перестарался — декорации больше подходили для какой-то авангардистской постановки, чем для классического спектакля. Да в конце, когда за сценой слышится хлопок и Дорн вполголоса говорит Тригорину: «Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился…», — занавес не опустился, как было по тексту пьесы, а, наоборот, в глубине сцены поднялись кулисы, открывая озеро и где-то высоко, словно сидящую на дереве, Нину Заречную, на коленях которой лежал застрелившийся Треплев. И для большего эффекта тут же грянула тревожная, леденящая кровь музыка.

Эта последняя сцена как раз и стала предметом оживленной дискуссии между Есехиными и Синебоковыми. После спектакля они зашли в бар на Малой Дмитровке, рядом с театром, чтобы пропустить по стаканчику и поболтать. Давно влюбленная в Ленком Оксана заявила, что «народ не врал!» Постановка, по ее мнению, была и в самом деле гениальная. А финал вообще «вызвал мурашки по спине»! Как всякая эмоциональная натура, она явно рассчитывала на такие же категоричные оценки от других. Однако никто не спешил ее поддерживать.