Кристофер Эйтс - Черный мел

— Хоть ты из Йоркшира, но это не означает, что ты автоматически становишься победительницей, — возразил Джек. — Все равно, выкладывай. Вперед, блондиночка!

Эмилия молниеносно пнула ботинком в голень Джека. Тот вскрикнул:

— Черт, больно же!

— Вот именно, — кивнула Эмилия. — Еще раз назовешь меня блондиночкой, получишь по морде!

— Ладно, ладно. — Джек поднял руки вверх. — Ну, давай, рассказывай нам о том, как тяжела жизнь на Севере.

— Мой отец был шахтером, — сказала Эмилия.

— Ничего себе! Вот здорово! — воскликнул Джек.

— Что ты имеешь в виду? — Эмилия снова приподняла ногу.

— Ничего, ничего. — Джек замахал руками, в притворном испуге глядя на ботинки Эмилии. — Правда, ничего плохого. Объяснимся позже. Джолион, мы ведь им потом все расскажем?

— Ну да, — ответил Джолион. Он сложил пополам обрывок бумаги и положил на прикроватную тумбочку. — Шахтер. Знаешь… Эмилия, это просто… здорово. — Ему хотелось сказать «круто», но он боялся показаться Эмилии поверхностным и нечутким. — И что с ним случилось, когда Тэтчер объявила рабочему классу решительный бой?

— Он проиграл, — ответила Эмилия. — Они сражались и проиграли. — Она опустила голову и тяжело вздохнула. — Сейчас-то у него все наладилось. Какое-то время просидел без работы, а сейчас нашел себе дело — ремонтирует кухни. Время от времени. Но из-за тех событий в прошлом родители развелись.

Чад тихо сидел в кресле у стены. Он мог смотреть на Эмилию, не поворачивая головы, ему нужно было лишь чуть скосить глаза, чтобы она не заметила его взгляда, если вдруг поглядит на него. Чад все время приказывал себе посмотреть на нее в упор и не отводить глаз в сторону.

— А ты, Чад? — спросила Эмилия. — Наша малышня не успокоится, пока не втянет в игру всех.

— Я американец. — Чад пожал плечами. — Что тут скажешь?

— Ваш культурный уровень значительно ниже нашего, — заявил Джек, — и вы нахально присвоили себе почти всю славу за победу во Второй мировой войне. — Он раскурил самокрутку, жестикулировал ею, хохотал и пытался говорить с американским акцентом. — Йоу, Эмилия! Чад из крутейшего на свете города Ну-Йорка! Извините, это худшая пародия с тех пор, как Дик ван Дайк [5] Дик ван Дайк — американский актер-комик, сценарист и продюсер. изображал кокни. — Джек еще некоторое время пробовал говорить с акцентом, но быстро переключился на другое: — Придумал! Знаете, что нам всем надо сделать? Летом слетать в гости к Чаду. Будем есть «пастрами на ржаном», хотя я понятия не имею, что это значит. Свою пастрами я съем на вершине Эмпайр-стейт-билдинга. Как Кинг-Конг.

Чад быстро понял: для англичан Нью-Йорк ассоциируется только с Манхэттеном. Но поправлять Джека он не стал. Чад никому в Англии, кроме, конечно, Джолиона, не рассказывал о ферме, на которой он вырос. Ферма его родителей находилась на расстоянии целого мира от Манхэттена.

Манхэттен — совсем узкая полоска земли в штате, остров, похожий на очень маленький пенис на античной скульптуре. Чад был на Манхэттене только один раз, в детстве, пришлось добираться туда целых четыре часа с его свиноводческой фермы в северной части штата, между Катскиллскими и Адирондакскими горами. А четыре часа к северу от города Большого яблока — это уже на полпути к Канаде. Нет, англичане не понимают, что американцы, говоря «Нью-Йорк», чаще всего имеют в виду штат, территорию размером с Англию. Поэтому всякий раз, если говорили, что Чад из Нью-Йорка, он всеми силами старался изобразить уроженца Манхэттена. Правда, получалось у него неважно.

— Ну да, конечно, — сказал он. — Приглашаю всех! Кстати, Джек, пастрами на ржаном — это сэндвич. Копченая говядина, нарезанная кусочками и наваленная между двумя ломтями ржаного хлеба. В Нью-Йорке эти сэндвичи размером с твою голову.

Джолион улыбнулся Чаду, но промолчал. Если Чаду так хочется, он, Джолион, ему подыграет.

И все равно Чаду было очень стыдно. Довольно скромное детство Джолиона по сравнению с его детством казалось несправедливым преимуществом. Они делились друг с другом детскими воспоминаниями несколько дней назад, пробуя коктейли «Александр». И чем больше Чад рассказывал о своем детстве, тем больше Джолион завидовал своему новому другу и восхищался им. Мальчик из богатейшей страны на земле — сын фермера, который разводит свиней. Запах семейного бизнеса каждый день пропитывал его одежду. Утром он специально выходил на остановку школьного автобуса заранее, чтобы одежда хоть немного проветрилась, но тот запах въедался в кожу и волосы… Вечная слякоть с прожилками зелени…

Но все-таки Джолион представлял себе его жизнь в слишком мрачном свете, а подробности позволяли ему еще больше наслаждаться рассказом. Джолиону такая биография, как у Чада, казалась необыкновенно романтичной. Чад — мальчик из небогатой семьи фермера, выросший на соломе и в навозе, стал лучшим учеником школы, ему поручили произнести речь на выпускном вечере. Этот круглый отличник получил стипендию и бежал оттуда.

Если Чад не желал больше ни с кем делиться подробностями своей прежней жизни, наверное, имел на это право. Чаду не хотелось, чтобы другие знали о его прошлом. Даже он.

Джолион похлопал себя по бедру и объявил:

— Похоже, победу одержала Эмилия!

Чад пожалел, что не он объявил о победе Эмилии. Когда косяк перешел к нему, он затянулся. Ему показалось, что самокрутка отдает шалфеем и горелым тостом, а еще смутно напоминает начинку для праздничной индейки, которую готовила мать на День благодарения. Он выпустил дым, стараясь не брызгать слюной. Голова стала легкой, как будто бы превратилась в яркий воздушный шарик.

Эмилия ненадолго закрыла глаза, и Чад получил возможность смотреть на нее не отрываясь. Ее лицо успокаивало, как закат, прядь светлых волос упала на щеку. Чад представил, как осторожно заправляет ее за ухо, любовался нежным пушком на ее лице и представлял, как будет с ней нежен, а она затрепещет и тихо застонет от удовольствия. Потом она бросится к нему в объятия и уткнется носом ему в шею.

Чаду казалось: ему не хватает тестостерона. Думая об Эмилии, он в основном представлял себе невинные поцелуи и объятия. Может, отец прав насчет него? Наверное, у настоящих мужчин мысли более плотоядные. Правда, нельзя сказать, что его созревание проходило без эрекции и тайных процедур в ванной комнате. Но он пытался себя ограничивать. В мастурбации ему чудилась напрасная трата сил (и почему он всегда, даже про себя, употребляет такие ужасные, наукообразные слова?), ему представлялось что-то неправильное, неуважительное по отношению к неизвестной будущей жене. Сейчас же больше всего ему хотелось прижать к себе Эмилию и нежно ее целовать.