Кристофер Эйтс - Черный мел

Много лет назад мы с тобой были вместе всего несколько дней, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю: была очень не права. Прошу у тебя прощения. Я должна была доверять тебе, Джолион. Теперь надеюсь все исправить. Вручаю тебе свое сердце.

Джолион, мы вместе придумаем способ вернуться в мир, например, метать бисер перед свиньями. Мы будем читать написанное каждым и держать наши слова в надежном месте. Мы снова друзья. В нашей истории появились новые слова. А прошлое пусть исчезнет.

Целую, Дэ.

XLIII(iii).Милая Дэ, я — человек слова. Конечно, я позабочусь о твоей книге. Я буду хранить ее как сокровище и прочту каждое слово. Ты оказала мне великую честь.

Пожалуйста, перестань извиняться за происшествия в прошлом между нами. Тогда произошел несчастный случай… не без участия Чада. Давай смотреть только в будущее.

Кстати, у меня тоже к тебе просьба. Разумеется, теперь мы можем видеться. Ты прочтешь мое послание в полдень. Давай встретимся вечером.

Я знаю одно замечательное место. Томпкинс-сквер, небольшой парк в конце квартала. Посреди парка есть лужайка, где любители солнечных ванн лежат, пока не зайдет солнце. На краю лужайки растет высокое вечнозеленое дерево, похожее на рождественскую елку. Каждый год ее увешивают гирляндами и зажигают, она становится похожа на небоскреб «Крайслер». Если ты не против, увидимся у рождественской елки в шесть. Что скажешь?

Джолион.

Снова и снова перечитываю письмо Дэ и понимаю: мне следует предпринять нечто очень важное.

Иногда во мраке похмелья меня озаряет. Слова приобретают смысл, несопоставимые мысли соединяются, тайное становится явным. Третий раз читаю слова Дэ о бисере перед свиньями, и тут ко мне пришло прозрение.

Я спешу вниз, в подъезд, где ленивые распространители рекламных листовок оставляют меню ресторанов или просовывают карточки в щели почтовых ящиков. Нахожу нужное мне, возвращаюсь в свою квартиру и набираю номер. Теперь все устроено. Завтра рано утром. Машина заберет меня в шесть утра.

XLIV(i).Кто-то сунул под дверь записку Чаду от представителя ректората. На следующий день, рано утром, его вызывают на экстренное заседание.

Чад вышел из ректората после нагоняя с довольно сильным чувством стыда. Щеки горели, руки чесались. Пожилой представитель ректората некоторое время орал на него, но без особого воодушевления, как старая граммофонная пластинка. Он утверждал, что Чад всех подвел. Но наказание — домашний арест — едва ли можно было считать суровым.

— Еще одно нарушение, и с вашим пребыванием в колледже будет покончено! — Дополнительно он дал понять, что выговора в личном деле не будет. — Вам необычайно повезло, молодой человек, вначале я собирался назначить вам крупный штраф. К счастью для вас, никто не предъявил официальных жалоб.

«К счастью для меня, но и для тебя тоже», — думал Чад, спускаясь по лестнице в парадный двор.

Когда стыд утих, Чад начал ощущать некое легкое тепло. Скорее даже легкость. Неужели это самое плохое, на что способно чувство стыда? Значит, поговорка «Завтра будет другой день» не врет. На следующий день все оказалось не так ужасно.

Парадный двор блестел от утренней росы.

Вероятно, вчерашний случай — своеобразная тренировка. Когда занимаешься в тренажерном зале, ты накачиваешь мышцы, пока не изменится их структура на клеточном уровне… После, когда все восстанавливается, мускулы растут и крепнут. Они готовы выдержать больший вес.

XLIV(ii).Дэ подошла к Чаду сзади, в этот момент он поворачивал за угол парадного двора. Она нежно взяла его за руку и прижалась к нему, как к корабельной мачте.

— Привет, Дэ! — поприветствовал Чад.

— Ну как прошло твое свидание?

— Как выражаетесь вы, англичане, «я слегка разочарован».

— Ничего себе… Все так плохо?

— Она не пришла. Ни один из соседей по общежитию со мной не разговаривает. И на меня только что пятнадцать минут орал лорд Грейсколл. Кстати, если я допущу еще одно нарушение…

— Опа… Наверное, сейчас не стоит ничего нарушать.

— Мне просто придется действовать осторожнее. Слушай, а давай ты и я вступим в сговор?

Дэ расхохоталась:

— В самом деле? Чад, я очень тщательно обдумаю твое предложение.

Потом оба замолчали, Дэ положила голову на плечо Чада. От ее волос пахло лесом и ванилью; они медленно шли по каменному коридору на задний двор, где раскидистое дерево покрылось зелеными почками, а флаги раскачивались, как рыбьи хвосты.

Дэ подняла голову и сказала:

— А знаешь, Чад, тебе совершенно нечего стыдиться.

— В самом деле? А то мой надоедливый зуд подсказывает, что ты ошибаешься. Даже смешно. И в глубине души я понимаю: мне по большому счету все равно.

— Вот и хорошо. Но то, что ты вчера наговорил в Большом зале… Не волнуйся, я не собираюсь напоминать тебе обо всем… кроме одного. Чад, хочу задать тебе всего один вопрос. — Она склонила голову набок и пытливо посмотрела на него. — Почему ты не рассказывал нам, что вырос на свиноферме?

— Другие знали, — ответил Чад. — Наверное, я сказал им до того, как познакомился с тобой.

— Нет, — возразила Дэ, — я всех спрашивала. В курсе был только Джолион. Да и как могло быть иначе? А все остальные считали, ты вырос в городе Нью-Йорке.

— Дэ — первая буква в слове «детектив»? — Чад улыбнулся. Вдруг он замолчал, его грудь стиснуло новое чувство. — Сам не знаю, что со мной творится, Дэ, — продолжал он, — мне часто бывает стыдно. Наверное, как только стыд поселяется внутри, он рыщет нахально по всему организму… Рассуждая логически, я не могу найти ни одной веской причины, почему я не поведал лучшим друзьям, что вырос на свиноферме. — Он снова замолчал, в тысячный раз пробуя что-то себе объяснить. — Как будто внутри живет какое-то другое существо, оно отказывается объяснять все дела. Ты что-нибудь понимаешь?

Дэ опять уютно устроила голову между плечом и шеей Чада.

— Конечно, понимаю, — сказала она с шумным выдохом и теснее прижалась к нему. — Нам всем бывает стыдно из-за каких-то пустяков. Раньше я очень стеснялась, что у меня нет отца. Я помнила, мама умерла, когда мне было три года. Но где же отец? Никто не сказал. Может, тоже умер, а может, жив, просто знать меня не хочет. А вдруг что-то во мне не так, поэтому он и сбежал. Когда я была маленькая, когда я боялась по ночам темноты, иногда я считала до ста. И если до того времени ничего плохого не случалось, то говорила себе: все хорошо, и чудовища меня не унесут. Но я обязана была предложить им что-нибудь взамен, вроде жертвы. Очень маленькую жертву, понимаешь? Если меня не отчитывали в школе или не били приемные родители, я резала себе руку перочинным ножом или прокалывала кожу стрелкой компаса. А потом, в одиннадцать лет, я придумала вот это. Я решила написать пятьсот стихотворений, с детства мне хорошо удавались стихи. Вот такой договор я заключила с Богом, просила помочь мне прожить жизнь. Кстати, я загадала желание: до того, как я напишу пятьсот стихотворений, меня найдет отец. Но нужно было что-то принести в жертву… Вот я и придумала. Ну, ты знаешь, в чем дело, не обязательно произносить это вслух. — Дэ немного помолчала и быстро потерла Чаду предплечье, как будто он замерз и его нужно было согреть. — Ну вот, я открыла тебе одну из моих самых важных тайн. По-моему, ты заслуживаешь того, чтобы хранить ее, ведь я теперь знаю и твою тайну.