Елизавета Воронина - Олеся. Сожженные мечты

Не самая плохая из них – позволять себе не считаться с матерью. У которой все должно быть по недоступному его пониманию «фэн-шую»…

– Ты опять шлялся пьяный всю ночь! – орала мать над ним, одновременно, ведомая исключительно материнским инстинктом оберегать даже такое чадо, встав между диваном в его конуре и тремя мужиками, на которых Артур спросонок, да еще при шторме под черепной коробкой, не мог толком сфокусировать взгляд. Правда, по реакции матери на их раннее появление он понял: гости незваные. Сразу же рассмотрел тех двоих, топтавшихся на благоразумном от семейного скандала расстоянии, определил на одном форменный бушлат и вдруг осознал: а ведь сколько живет здесь, ни разу не видел своего участкового. А интуиция подсказывала: он самый, как же фамилия, черт…

И тут же всплыло другое. Наконец-то испугавшее. Настолько, что Артур Греков стал быстро трезветь. Его даже качнуло, благо это всегда можно списать на состояние «хронического нестояния»…

Между тем мать продолжала, повернувшись к деликатно молчавшим утренним визитерам:

– Нет, ну вот где он, по-вашему, мог в таком состоянии накуролесить? И что он толкового может вам сказать? Он ничего не видел, ну говорю же вам – ни-че-го!

– Чего он не видел, Алевтина Павловна? – с какой-то странной для милиционера вежливостью, даже мягкостью спросил тот, в штатском, в распахнутом плаще и с папкой под мышкой. – Артур Артурович, вы что не видели?

– Я ничего не видел, – подтвердил Греков.

– Где именно вы ничего не видели? И заодно к началу вернемся.

– Куда – к началу?

– Разговора нашего к началу, Артур Артурович. Я интересуюсь: где вы были вчера, 26 марта, с двадцати трех ноль-ноль, до сегодня, 27 марта, примерно до половины второго ночи. Готовы сказать?

– А почему я? – прекрасно зная почему, Греков лихорадочно продолжал изображать хмельное пробуждение, от которого не осталось и следа, и нащупывать верный ответ.

– Что – почему вы? – Милиционер в плаще сохранял спокойствие.

– Почему я где-то должен был быть?

– Потому, что дома вас не было, – вздохнул Плащ и как-то странно, виновато, повернул голову к умолкшей было Алевтине Павловне. – Вы его искали, мама?

– Чего его искать… К Юрке, сказал, пойдут. Один живет, вечно там шалман…

– К Юрке… – Плащ снова повернулся к Артуру, чуть наклонился, ожидая: вот сейчас Греков назовет фамилию, которую, как догадывался парень, этот тип уже откуда-то знает. – Так у Юрия сидели, Артур Артурович? С кем? Объяснение напишем? Девушки были с вами? Сколько?

– Одна, – вырвалось у Грекова, и сразу же захотелось, как в плохом кино, зажать себе рот ладонью и выпучить глаза, смешно, по-жабьи.

– Одна. Вот, хорошо. Видите, Алевтина Павловна, сидели на квартире у старого товарища ребята и одна девушка. Адрес назовем? Куда девушка делась?

– Стоп! – Грекова, словно вспомнив что-то важное, решительно выдвинулась на первый план, вновь отгородив сына от визитеров. – Значит, так мы делаем. Он, сами видите, не в том состоянии, чтобы отвечать внятно. Пусть приведет себя в порядок. Потом спросите, о чем хотели. Под протокол. И в моем присутствии.

– Так не мальчик уже, – подал голос участковый. – Павловна, вы ж сами все понимаете прекрасно. Я про парня ничего такого, жалоб не было никогда. Только ведь сами же знаете – Греков, то да се, разговоры пойдут…

– Потому и в моем присутствии, чтоб меньше болтали! – отрезала Грекова, сдернула сына за отворот черной майки с кровати. – Марш, стыдобище! Студент он, учится! На заочном он у нас! Иди очи протри, заочник.

Артур поплелся, как был, в трусах и майке, в ванную, боковым зрением фиксируя: второй милиционер в штатском двинулся за ним. А за спиной услышал:

– Обыск, что ли, будете делать? У вас и ордер есть?

– Нечего искать. Но если надо…

– Вот пока не надо – делайте то, что закон позволяет. А что вообще случилось-то?

– Да случилось уж, Павловна… – прогудел баском участковый.

Игоря Крутецкого за руль не пустили. Отец, как назло, был в Киеве по партийным делам, потому мать приехала на квартиру к Лене сама и вытолкала парня оттуда, предварительно отпоив загулявшее чадо крепким кофе. Всю дорогу до места они молчали, и, только остановив машину в квартале от нужного здания, Инга Крутецкая быстро, как она умела это делать, спросила:

– Уже придумал, что сказать?

– Кому? Им? – Крутецкий с нескрываемым презрением кивнул перед собой, за лобовое стекло. – Пошли они в жопу!

Мать легко, несильно, чтобы только обозначить недовольство, хлопнула сына по губам рукой в перчатке из тонкой кожи, подарок мужа в день сдачи экзамена по вождению.

– Вот где у тебя жо… это место, – сказала так же беззлобно, только с раздражением. – Там, кстати, вряд ли что-то особенное спросят. Всего лишь райотдел, иначе забегали бы вокруг. Хорошо, что предупредили, там сам выруливай.

– Уж постараюсь.

– Постарайся. Вчера, небось, тоже постарались… Девку для мальчишника сняли?

– Какую девку, ма! – Игорь настолько старательно изобразил удивление, что опытная мать лишний раз убедилась в правоте своих предположений. – Не было девок никаких!

– Вот и придумай, как сказать Лене, если спросит. А она ведь спросит. Я на каждый роток в городе платок накинуть не смогу. Даже если с вами тремя все будет в порядке… А с вами же все будет в порядке? – Мать сняла дымчатые очки, пронзила сына своим фирменным взглядом.

– Чего ты сразу, ма…

– Того я сразу, сын. – В школе Крутецкая не работала уже полтора десятка лет, но, когда нужно, учительский тон включала. – Просто я очень хорошо тебя знаю. И вижу, что из тебя получается.

– Я – одушевленный предмет, – попытался пошутить Игорь.

– У одушевленного предмета не всегда есть душа, сыночек. Но всегда есть мозги. И он ими думает. А вы, похоже, вчера думали совсем другими местами. Боже, хоть бы женился скорее да уехали вы с Леночкой отсюда!

– Вы изволите быть недовольны, что вас превратили в человека?

От этой фразы Ингу Крутецкую последние годы все чаще пробирала дрожь. Она, по образованию учитель русского языка и литературы, считала себя и членов своей семьи довольно начитанными людьми. Во время работы заместителем мэра Кировограда умение грамотно излагать мысли, вовремя цитируя классику, было ей большим подспорьем. Сейчас же, когда она стала помощником депутата, кстати, своего мужа, в ораторском искусстве ей равных не было. Потому начитанного филолога коробило, когда сын отпускал цитаты не по прямому назначению. И что особенно тревожило – цитаты в конечном итоге были уместными, отображали реальное положение дел.

А оно было таково: милый некогда мальчик Игорь действительно превратил Крутецких в людей. Хороших, порядочных, добросердечных, умевших сопереживать чужому горю.