Хизер Гуденкауф - То, что скрыто

В однокомнатную квартирку Мисси, которую она снимает еще с двумя девочками, набилась целая толпа. Кроме Мисси, я здесь никого не знаю; она сидит на диване и обнимается с каким-то парнем. Я неуклюже топчусь в углу, стараясь не смотреть, как они самозабвенно целуются, как он языком раздвигает ей губы, как по-хозяйски положил руку ей на блузку. Я пью вино из стакана, который кто-то сунул мне при входе, и радуюсь, потому что на меня постепенно наваливается приятное оцепенение. Вообще-то мешать алкоголь с теми таблетками, которые я принимаю, нельзя, но сегодня можно – таблетки я не принимаю уже несколько дней.

Ко мне подходит мальчик со смутно знакомым лицом – наверное, мы встречались в колледже.

– Привет! – громко говорит он, стараясь перекричать бьющую по ушам музыку.

– Привет! – кричу я, мысленно порицая себя за скудость навыков светского общения.

Он невысокий, но все равно выше меня; белобрысые волосы, намазанные гелем, стоят торчком.

– По-моему, я тебя знаю! – говорит он, наклоняясь ко мне. От него приятно пахнет слабоалкогольным коктейлем.

– Да? – беззаботно говорю я, как будто такое со мной случается каждый день. Прикладываюсь к стакану и с удивлением замечаю, что он пуст. Мне кажется, что кожа отходит у меня от щек, и я незаметно трогаю себя, чтобы убедиться, что щеки на месте.

– Вот, возьми у меня. – Он галантно обтирает горлышко бутылки футболкой. У него на носу россыпь темных веснушек; мне хочется дотронуться до них пальцем и пересчитать. У меня кружится голова; чтобы не упасть, приходится прислониться к стене.

– Спасибо, – говорю я, беря у него бутылку и отпивая глоток – а все потому, что я не знаю, что еще сказать.

– Я Роб Бейкер, – говорит он, широко улыбаясь.

– Рада познакомиться. – Я улыбаюсь в ответ. – А я Бринн.

– Знаю, – отвечает он. – Ты Бринн Гленн.

Моя улыбка делается шире. Он знает, как меня зовут!

– Да, – отвечаю я кокетливо и, пошатываясь, шагаю к нему. Интересно, приятно ли с ним целоваться? Чувствовать во рту его язык?

– Я из Линден-Фоллс, – говорит он, и сердце екает у меня в груди. – Мы с вами ходили в одну церковь. – Я заранее знаю, что будет дальше. Он подошел ко мне совсем не потому, что увидел меня в университетском городке и я ему понравилась. – Ведь Эллисон Гленн – твоя сестра, да? – Я не могу ответить. – Эллисон твоя сестра, да? – повторяет он. Я замечаю, как он косится через плечо на группу своих приятелей; те откровенно глазеют на меня.

– Нет, – отвечаю я и по выражению его лица понимаю: он знает, что я лгу. – Никогда о ней не слыхала. – Я смотрю через его плечо, как будто ищу кого-то.

– Мы ходили в одну церковь. Наши мамы вместе работали на благотворительной ярмарке. Ты ведь Бринн Гленн! – с нажимом повторяет он.

– Ничего подобного. Ты ошибся. – Я с силой пихаю ему бутылку, отчего содержимое расплескивается по его футболке, и бегу к выходу. Меня шатает; я с трудом проталкиваюсь между потными телами.

Выйдя за порог, подставляю лицо прохладному ветерку. Добираюсь до машины и сажусь в салон. Я знаю, что в таком состоянии садиться за руль нельзя. Голова у меня тяжелая; я кладу ее на руль и закрываю глаза. Все детство учителя спрашивали: «Ты ведь сестренка Эллисон Гленн, да?» Нас с Эллисон вечно сравнивали, и сравнение было не в мою пользу. Я была совсем не такая умная, спортивная, общительная (нужное подчеркнуть), как моя сестра.

Нет, я не такая, как она. Мне хочется закричать: «Я – не моя сестра!» Я совсем на нее не похожа и никогда не стану ею. Но, как бы я ни лезла из кожи, как бы далеко ни заехала, Эллисон всегда рядом. Все всегда возвращается к Эллисон.

Среди ночи я все еще гадаю, откуда все узнали, что ребенок мой. Кто-то, должно быть, вызвал полицию – и это точно не я. В глубине души я понимаю, что полицию вызвала Бринн, хотя и не верится, что ей хватило смелости снять трубку. Бринн самостоятельно даже пиццу по телефону заказать не могла. Прошло пять лет, а мне по-прежнему не верится, что она в ту ночь вызвала полицию.

Прошло странное оцепенение, которое я почувствовала за день до того, после родов, и сменилось жгучей болью, от которой на глаза наворачивались слезы. Бринн погладила меня по лицу.

– Элли! – кричала она.

Я отдернулась. Мне было так плохо, что казалось: если до меня кто-нибудь дотронется, я вспыхну. Я знаю, я отстранилась от Бринн и ранила ее в лучших чувствах. Она всегда была очень обидчивой, ранимой. Как ни странно, я могу понять, почему она сделала то, что сделала. То, что ей пришлось вынести, – невыносимо даже для сильной, взрослой женщины. Что уж говорить о пятнадцатилетней девочке, да еще такой, как Бринн! Я молилась, чтобы она, ради ее же пользы, никому не призналась в том, что принимала у меня роды. Зачем нам обеим попадать в беду, зачем ей страдать из-за того, в чем виновата я одна. С трудом усаживаясь на заднее сиденье полицейской машины, я слышала вдали судорожные рыдания Бринн.

С тех пор я не видела ее и не разговаривала с ней.

В машине я потеряла сознание, и меня отвезли в больницу, где наложили тридцать швов. Следующие три дня я провела под капельницей с антибиотиками. Отношение ко мне врачей и медсестер стало чем-то новым. Обо мне заботились как положено; они вели себя деловито и профессионально. Но никто ласково не гладил меня по голове, сестра не клала прохладную ладонь на мой разгоряченный лоб, не взбивала мне подушки. На всех лицах я читала одно: гнев и отвращение. И страх. Мой арест потряс родителей; первый шок вскоре сменился гневом.

– Это нелепо! – прошипела моя мать, когда женщина-следователь, пришедшая допросить меня в больнице, спросила, я ли бросила новорожденную девочку в реку.

Я промолчала.

– Эллисон, – сказала мать, – объясни им, что они ошибаются!

Я по-прежнему молчала. Следователь спросила, почему у нас в гараже в мусорном контейнере лежат окровавленные простыни. Я не ответила. Она спросила, почему я едва не разорвалась пополам, почему у меня набухла грудь и из нее сочится молоко.

– Эллисон! Скажи, что ты этого не делала! – приказал отец.

Наконец я подала голос:

– Наверное, мне нужен адвокат.

Следователь пожала плечами.

– Да, наверное, об адвокате стоит подумать. Мы нашли плаценту. – Я сглотнула слюну и посмотрела вниз, на свои руки. Они распухли и отекли; стали как будто чужие. – В наволочке, на дне мусорного контейнера. – Она обернулась к отцу: – В вашем контейнере для мусора. Так что… звоните адвокату! – На пороге она повернулась ко мне и негромко спросила: – Она плакала, Эллисон? Твоя дочь плакала, когда ты бросила ее в воду?

– Убирайтесь! – завизжала мать. В тот миг она была так не похожа на себя – всегда собранную, всегда деловитую. – Убирайтесь отсюда, вы не имеете права! Вы не имеете права врываться сюда, обвинять и оскорблять нас!