Александр Гера - Набат

Судских выслушал весь монолог зачарованно. Большей откровенности о прошлом Ульянова он не слышал. Приходилось верить. Этот мир намного откровеннее земного — скрывать нечего.

— И неужели никто не знал об этой сделке?

— Сталин и его ближайшие соратники знали. Только какой смысл давать ход нелицеприятной истории? Позже он уничтожил всех причастных к ней, а Ульянова-Ленина велел поместить на Красной площади, чтобы и тени не пало на зачинателя рабоче-крестьянского государства. Прием в мировой истории не нов. Довольно часто тираны возвеличивали слабохарактерных властолюбцев, их именем творили беззаконие.

История эта всплыла неожиданно в 1940 году. Загнанный местью Сталина в Мексику Лейба Троцкий перед смертью успел передать некоторые секретные документы гитлеровской разведке. Фон Риббентроп, по личному распоряжению Гитлера, напомнил о них Сталину. Сталин был разгневан на подобную нечистоплотность, так как считал Гитлера себе подобным. Риббентроп успокоил его: отдавая все документы, он передал и просьбу фюрера — поддерживать его политику по уничтожению евреев. Сталин согласился и, несмотря на коварство Гитлера, слова не нарушил.

— Почему же Гитлер не обнародовал эти документы? Ведь это могло сыграть решающее значение в отходе населения от большевиков и начале новой гражданской войны?

— Вы наивный человек, прошу прощения. Гитлер мог распространить куда более могущественные документы. Например, о прошлом Сталина, о деятелях коммунистической партии, но кто этому станет верить, когда идет война и Гитлер уже скомпрометировал себя в глазах русского народа? Рауль Валленберг поплатился жизнью за опрометчивость. При нем обнаружили копии этих документов и предсмертные записки Троцкого, чем он подписал себе смертный приговор, и самая высокая защита не спасла его от мести Сталина. А знаете ли вы о причинах смерти Ульянова?

— Не хотел бы знать, — скривился Судских. — Это противно.

— Прошу прощения, зря. Только под конец жизни он узнал, кем на самом деле была его верная подруга. Однажды Крупская пожаловалась мужу на высокомерие Сталина. Ульянов-Ленин стал по телефону выговаривать ему. Сталин прервал его и сказал: «Спроси свою проститутку, на кого она работала. И помалкивай совсем». Он бросил трубку, а с Ульяновым случился удар. Больше из этого состояния он не выходил. Потеряв дар речи, он так и не узнал этой грязной тайны.

— Достаточно, — сжав зубы, процедил Судских.

— Как угодно, — сделал короткий кивок фон Шен, щелкнул каблуками и растворился.

Желание встречаться с кем-либо из вождей у Судских пропало начисто. Да и что он мог узнать у них или о них? Только сейчас он вполне уяснил выражение: «Политика — грязное дело». Вождей пачкает мутный поток перемен, желание очиститься заставляет их выбираться на берег, но брызги потока достают их всегда, как бы круто они ни взбирались.

— Погано тебе, княже? — спросил из-за плеча Тишка-ангел.

— Да уж… — нехотя ответил Судских. Копаться в грязи он не хотел, но необходимо до возвращения узнать многое. Иначе он сам станет добычей мутного потока, перемажется по недомыслию и не отмоется больше. Ему не станут верить, а охочие до чужих тайн людишки убьют его еще при жизни. Политический труп.

— Куда бы хотелось, княже? — напомнил о себе Тишка.

— Дай подумать, — ответил Судских.

Он размышлял о том, как выведать, у кого золото партии. Эта история покрыта мраком и трупами, возможно, его нынешние сторожа готовы пойти на сговор с кем угодно, лишь бы дальше сеять смуту в России, не давая ей подняться с колен.

Он вспомнил одного такого.

Воливач поручил УСИ покопаться в поднаготной банкиров. В стране раскручивался скандал, связанный со скупкой акций жизненно важных объектов зарубежными монополиями. Были замешаны в нем Черномырдин, Немцов, Чубайс, ниточка вела к крупным коммерческим банкам и дальше, к маститым дирижерам закулисного бизнеса. К Джорджу Соросу, например.

В поле зрения УСИ попал неприметный вначале банковский клерк. Долговязый, с вычурными манерами комильфо, деловыми качествами он не блистал. Порассуждать о политике, о ходе больших денег он любил, впрочем, как умеют делать это мелкие сошки. В конце восьмидесятых он, на зависть окруженцев, из рядовых попал в заведующие отделом валютных операций за рубежом. В начале девяностых продвинулся дальше, стал офицером Госбанка в Швейцарии. В девяносто седьмом возглавил крупнейший коммерческий банк. И неожиданно исчез, процарствовав одну неделю. Под лупой УСИ проступили штрихи его прежней деятельности, и выяснилось, что не так он глуп и беден. Имел роскошную дачу в Барвихе, приличный счет в Швейцарии.

С роскошной дачи потянулась ниточка. Однако в прошлое.

Выяснилось, на дачу в прежние времена заглядывали крупные партийные бонзы, когда ее владелец был еще мелкой сошкой. УСИ разыскало его в Швейцарии, и Судских настоял перед Воливачом вывезти его в Россию. За сутки до начала операции пришло сообщение: погиб в автомобильной катастрофе. Судских тогда очень ударствовал: обрывалась очень нужная ниточка.

Теперь они могли встретиться.

— Здравствуй, Толик, — почти с отеческой лаской приветствовал он долговязого мужчину неопределенного возраста. Возможно, эта неопределенность происходила от увлечения теннисом. Судских подобная жилистость была знакома у хороших теннисистов.

— Здравствуйте, Игорь Петрович, — вежливо ответил он. — Не скучаете? — спросил Толик Судских как старого знакомого, хотя виделись они впервые.

— Не удается.

— А я без активного спорта скучаю. Мне передали, Игорь Петрович, что после встречи с вами я смогу попасть в средний ярус, если буду откровенен. Я ни в чем дурном не замешан, был прилежным семьянином и набожным человеком. Всего лишь жертва. Спрашивайте, Игорь Петрович.

— А вы многое знаете? — прикидывал Судских, откуда начинать.

— Очень многое, — с медлительной уверенностью отвечал Толик. — Притом давнее. Я был внебрачным сыном Михаила Андреевича, стал его доверенным лицом. Об этом никто не знал, а мне распространяться не следовало. Я понимал и ценил его доверие.

— Когда началась перекачка партийных денег на зарубежные счета? При Горбачеве?

— О, любезный Игорь Петрович, следует сделать экскурс в более ранний период, когда начался эшелонированный отход партии на заранее подготовленные позиции. Хотите послушать?

— Время позволяет, — согласно кивнул Судских.

— Началось это в последние годы жизни моего батюшки и при его непосредственном участии…

Как-то осенью семьдесят девятого он приехал на дачу, которую подарил мне. Был он расстроен и не в себе. Приезжал он не часто и было не принято спрашивать его о причинах. В этот приезд он начал разговор сам. «Плохие дела, Толик, — сказал он угрюмо, — сил не осталось». Я знал о его болезни и спросил: «Может, вам побыть на природе? Уехать на пару недель в деревню и отдохнуть?» Он рассердился: «О чем ты говоришь! При чем тут мое здоровье? Страна разваливается, разворована, зреет массовое недовольство партией, а наверх поднимаются любимчики, блатники, сплошные трепачи и недоучки!» Он очень недолюбливал Горбачева, обманулся в нем, и в этот раз тому крепко досталось от батюшки. Он говорил, что Горбачев и ему подобные из молодежи дела партии сводят к суесловию, их больше интересуют собственная карьера и материальные блага. «Петухи! — кричал он. — А Леониду абсолютно безразлично». Я попытался успокоить его, мол, перемелется, мука будет, а он посмотрел на меня строго и спросил: «Ты неглупый человек, как бы ты поступил, если большое дело, за которое ты отвечаешь, может рухнуть?»