Кирилл Гольцов - Остановка последнего вагона

Наконец войдя в прихожую, я торопливо сбросил начавшие натирать ноги ботинки, повесил куртку на старую, жалобно поскрипывающую вешалку и устремился по коридору в сторону своей двери.

— А, это ты! — неожиданно раздался недовольный голос ещё одной моей соседки — дамы средних лет, вечно за всеми шпионящей и выговаривающей каждому за малейшее отступление от правил, выдуманных по большому счёту ею самой. Например, ставить обувь строго в один ряд, не оставлять ничего на тумбочке возле телефона или не занимать уборную больше, чем на пять минут. Особенно она увлекалась звонками в милицию, если кто-то позволял себе после 9 часов вечера громко включать музыку или телевизор. У нас так никогда никто не делал, но во второй квартире, тоже шестикомнатой, расположенной с другой стороны нашей площадки, периодически подобные люди находились. В общем-то, полезное увлечение, но в плохом настроении Любовь Игоревна своими придирками могла довести любого прямо до белого каления.

— Да, спасибо, что отметили это, — улыбнулся я.

— А почему так рано?

Сама она то ли мыла полы, то ли дежурила через день в каком-то государственном учреждении и любила неизменно подчёркивать, что к работе относится очень ответственно, трепетно, уходя и приходя минуту на минутку. Наверное, именно по этой причине, она весьма болезненно реагировала на то, что кто-то может придти пораньше или, Боже упаси, взять отпуск. В последнем случае, было точно не избежать длинных лекций и воспоминаний о том, что она никогда в жизни не отдыхала и, даже когда приходилось взять отпуск, проводила это время с пользой, а не просто торчала дома и надоедала добрым людям.

— Так получилось. Приятно было увидеться! — крикнул я и, подойдя к своей двери, невольно обратил внимание, что перед ней стоит полка для обуви, которая всегда размещалась справа от двери.

— А это я, хоть и больная, но отодвинула и проклеила линолеум, заодно вымыла и вот забыла поставить на место, — видимо, предвосхищая мои вопросы, которых бы точно не было, сказала Любовь Игоревна и насупилась. — А ты как будто и не видишь ничего. Мог бы давно взять и сделать — вот вечно всем и по каждому поводу приходится тыкать носом!

Я молча вернул полку на место и, игнорируя призывной жест соседки, явно желающей обратить моё внимание на что-то в кухне, быстро открыл замок и хлопнул дверью своей комнаты.

Здесь наконец-то я смог расслабиться и замедлить темп. Аккуратно сняв пиджак и рубашку, я повесил всё это на вешалку и убрал в шкаф, оставшись в спортивных трусах и носках. Потом задумчиво снял с шеи капсулу, уселся за качающийся стол поближе к окну и, распаковав лупу-линейку, начал внимательно рассматривать кулон. Да, всё точно так же, как и при первом впечатлении — какие-то замысловатые бороздки, окружности и ничего больше. Судя по всему, капсула была сделана из чего-то наподобие силикона, и выглядела она сейчас ядовито-жёлтой. Никаких щелей или спаек заметно не было — создавалось ощущение, что она была вылита в какой-то форме и не подразумевала информации о компании-производителе, стране изготовления или каком-нибудь серийном номере. Жалко, в противном случае, воспользовавшись Интернетом, возможно, я мог бы не ломать голову и пребывать в беспредметных догадках, а узнать что-то намного более конкретное и осязаемое.

В дверь кто-то постучал и я, торопливо надев капсулу на шею, открыл дверь.

— Про чайничек-то забыл? А я вот принёс!

Петрович улыбался из полумрака коридора, и казалось, что его зубы отливают серебром.

— Спасибо, я просто решил пока немного прилечь.

Я неопределённо махнул себе за спину и кивнул.

— Да, но первое дело — попить и поесть. Поверь, на пустой желудок выздороветь — никогда не выйдет. Уж я-то знаю!

Мне сейчас точно ничего не хотелось, но тут что-то изменилось. Сначала я никак не мог понять — в чём же дело, а потом заметил, что зубы соседа на моих глазах начали темнеть и блекнуть, хотя он не сдвинулся в сторону и освещение в коридоре не изменилось.

— Что такое? Ты как-то странно на меня смотришь, — удивлённо произнёс он, а я почему-то сразу подумал о куртке умершей девушки и тенях.

— Нет, ничего, простите — на ногах тяжеловато себя чувствую, — пробубнил я и тут чуть не упал от внезапно пронёсшейся прямо передо мной огромной чёрной тени.

— Эге, идём-ка на кухню. Ты совсем плох!

Я смутно почувствовал, как Петрович подхватывает меня под руку и его тёплое прикосновение начинает мне казаться единственно реальным среди всего окружающего, неожиданно раскрасившегося мрачными тенями, тянущимися во все стороны и угрожающими.

— Любовь Игоревна! Помогите мне, пожалуйста, — донеслось до меня словно из глубин неведомого колодца, и ещё какие-то острые, неприятно дрожащие пальцы вцепились в мои плечи и куда-то поволокли. Хотя нет, кажется, я сам слабо перебирал ногами, видел знакомый коридор, по которому теперь тянулось что-то вроде тёмных рельс и шпал, а на стенах, приближаясь и удаляясь, мелькали поезда и вагоны. Все они были очень короткие, и, кажется, растворялись в темноте где-то за спинами находящихся рядом людей. И всё это на фоне величественных гор, которых я не видел никогда в жизни, но неожиданно почувствовал себя чем-то связанным с ними и даже ностальгирующим по чему-то тому, чего вовсе не было.

— Вот сюда его, я сейчас малинового вареньица принесу. Весь горит-то как, блаженный!

Подо мной оказалось что-то шатающееся и твёрдое, а через мгновение в ушах колоколом прогремел голос Петровича. — Сейчас я быстренько свеженького чайку заварю и где-то тут медочек был. Сам сможешь немного посидеть, не свалишься?

— Нет, — медленно произнёс я, почувствовав, что голова начинает кружиться, но тени вроде бы понемногу отступают. — Мне уже получше.

— Вот и славно. Только ты за спинку-то держись, а то мало ли что!

Наверное, я действительно за неё уцепился или за край стола — во всяком случае, устойчивости явно прибавилось. В голове поднялся какой-то невнятный гул, но в целом мне стало действительно гораздо лучше, только если не обращать внимания на тени, которые не замедлили темпа, а стали струиться вокруг волнами, выглядящими сейчас очень блёкло и потому кажущимися приятно-безопасными. Но так ли это на самом деле? Мне казалось, что я нахожусь перед проектором, как однажды в пионерском лагере — что-то подобное произошло как раз тогда, смешав воедино кадры из журнала Фитиль с неровной, грязной сценой, красными пыльными шторами и гомонящим залом, теряющимся в темноте и, словно затянутое тучами небо, поблёскивающий чем-то неясным и живым.

— Вот, давай-ка ложкой. Не стесняйся и молитву на ночь Господу, — раздался рядом скрип Любови Игоревны, и во внезапно оказавшуюся в моих руках столовую ложку потекла ярко-красная бугристая жижа. Она напомнила мне почему-то кровь, которая начинала сворачиваться на глазах, и я почувствовал подкатывающую к горлу тошноту, готовясь опорожнить желудок и ощутить неприятно-сухой, зловонный привкус во рту. Но вместо этого в горло потекло нечто сладкое и расслабляющее. Я закашлялся, получил пару неуверенных ударов по спине и, кажется, непроизвольно выбросил вперёд руку, попав по чему-то горячему и слыша неприятный звон.