Кирилл Гольцов - Остановка последнего вагона

Я успел позабыть — куда стремлюсь, просто казалось очень важным идти вперёд как можно быстрее и только, наверное, потому, что так говорили призрачная девочка и Хельман, но что ещё важнее, кричала Лена. И когда мне удалось в очередной раз подняться, чувствуя невыносимую усталость во всём теле, то даже сразу не сообразил, что смотрю на пустую площадку, где, кажется, совсем недавно стояло множество автобусов. Где же они? Конечно, разбежались при первых раскатах приближающегося землетрясения и просто бросили нас всех умирать. Смешно и несправедливо? Нет, предсказуемо и не более того. Но удастся ли мне самому добраться до фуникулёра? Сколько мы сюда ехали? Минут пятнадцать или двадцать пять? Нет, наверное, это невозможно, но я буду всё равно идти вперёд, пока смогу.

Через какое-то время я оказался на раскатанной тысячей шин площадке и очень удивился, буквально подползя на четвереньках к краю, что вижу не так далеко от себя вереницу из трёх автобусов, которые медленно тащились по петляющей ярко-серой дороге. Может быть, они подождут или увидят, что здесь ещё есть человек? Наверное, это было моим последним шансом не умереть на этой лунной поверхности, которая вполне может вскоре превратиться в необыкновенную могилу, и, собрав все силы, я выпрямился и, размахивая руками, закричал. — Я тут! Помогите!

А потом двинулся вперёд, тут же опрокинувшись о край пологого гигантского холма, потеряв равновесие и стремительно падая в сторону дороги.

Голова несколько раз обо что-то сильно ударилась, ногу дёргало и трепало из стороны в сторону, но я всё равно кричал и ждал, пока крепкие руки обхватят меня и увезут туда, в реальный мир, подальше от всего этого кошмара, который, как ни удивительно, происходит на самом деле. Через какое-то время стремительного падения, чувствуя, что моя одежда практически вся порвана, а кожа кровоточит не менее чем в шести местах, я почувствовал сильный удар в живот и замер, широко открыв рот, пытаясь вдохнуть, но не имея возможности это сделать. Кажется, что организм забыл то, что знал всегда, и, выбравшись из заваленного дома, я задохнусь на чистом горном воздухе, пусть и пропитанном землетрясением. Потом что-то заклокотало в груди, я почувствовал рвоту и, опустив слезящиеся глаза, увидел, что меня бросило на большой валун, с которого сейчас и свисает моё тело, несомненно, являя весьма примечательную картину. Меня всего трясло, спазмы нестерпимо сдавливали и рвали внутренности, но зато я начал понемногу дышать. А когда очередная порция рвоты стала стекать по моему подбородку вниз, я услышал рядом или в себе неразборчивые голоса. Может быть, это наконец-то выбравшиеся из завала тени пришли проводить меня в последний путь и сказать, что я не смог от них убежать? Или Анатолий и Лена вернулись с победой и стали абсолютно нормальными, чтобы помочь?

— Эй, живой?

Неожиданно перед моим лицом что-то мелькнуло, и я увидел золотистый блеск, сразу же с радостью подумав об очках Анатолия.

— Давайте, помогайте!

Я захрипел и, несколько раз моргнув, увидел загорелого мужчину лет пятидесяти, который энергично махал кому-то руками и, надо сказать, что это был первый случай на Сицилии, когда я обрадовался, услышав русскую речь. Она словно соединяла меня тонкой, но очень важной и даже необходимой ниточкой с Родиной, и от этого в душе распускалась нечто такое, что, наверное, позволяет нам стойко выносить любые невзгоды, заставляя томительно ожидать возвращения домой. А в следующее мгновение меня с двух сторон подхватили и куда-то поволокли, сопровождая окриками. — Скорее, скорее. Сейчас всё может начаться!

Когда тряска стала невыносимой, и я хотел попытаться сказать что-то грубое, чтобы меня оставили в покое, мы протиснулись в шумный, полный людей салон и меня бережно уложили на заднее сиденье. Спаситель уселся рядом, судя по звукам, рвал какую-то ткань, и вскоре я почувствовал, как моё лицо промокают чем-то прохладным и невыразимо приятным.

— Как ты?

Я попытался улыбнуться, чтобы сказать, что теперь, наверное, всё в порядке, но не смог почувствовать — сделал ли это на самом деле. Но, наверное, на моём лице всё-таки отобразилось что-то обнадёживающее, потому, что я вскоре услышал бодрое. — Вот и молодец. Держись — мы тебя мгновенно домчим до больницы!

А потом кто-то другой обеспокоенно спросил. — Там больше никого не осталось?

Я собрался с мыслями, вспомнил безумные лица Анатолия и Лены, потом, непроизвольно вздрогнув, вздохнул и тихо ответил. — Нет, я один.

Потом шум окружающих голосов слился в лёгкое покачивание и я, кажется, готов был потерять сознание, когда неожиданно вспомнил о фотографии и последней просьбе Лены. С неимоверным усилием я разлепил глаза и начал медленно ощупывать карманы или, точнее, то, что от них осталось. В какой-то момент все усилия показались тщетными — разумеется, в моём положении было глупо рассчитывать, что я где-то по пути не выронил снимок, но в следующее мгновение он шуршал у меня между подрагивающими пальцами. Я не стал его разворачивать, а просто крепко сжал в кулаке, чувствуя, как на глаза наворачиваются неудержимые и бурные слёзы, но постепенно успокаиваясь и веря, что кошмар остался позади и я еду домой, где всё непременно будет хорошо.

Москва встретила меня неожиданно тёплой, солнечной и располагающей погодой. В новой кожаной куртке, широких штанах и мягких кожаных ботинках здесь явно было жарковато. А я-то почему-то пребывал в полной уверенности, что в конце сентября здесь холодно, пасмурно и сыро. Прихрамывая, я вышел из здания аэропорта Домодедово и направился прямо к остановке бойко перекликающихся между собой таксистов.

— Куда везти? Вещи есть?

Видимо, уловив мой заинтересованный взгляд, ко мне шустро приблизился приземистый молодой человек в большой клетчатой кепке.

— Тиндо. Знаешь такой городок?

— Конечно. Но это будет…

Он задумался, а я с усмешкой махнул рукой. — Договоримся. Не обижу.

— Ладно. Чемодан есть?

— Нет, всё с собой.

— Тогда залезай!

Я прошёл за ним чуть в сторону и, поколебавшись, уселся на заднее сиденье «Ланоса». Судя по озадаченному лицу водителя, он хотел спросить — чем плохо место рядом с ним, но потом, видимо, понял, что это не его дело, громко хлопнул дверью, завёл машину и, высунувшись в окно, начал медленно выруливать в сторону оранжевых турникетов. А я, откинувшись на сиденье, пошуршал в кармане оставшимися от переданных Анатолием, кажется, миллион лет назад денег шестью сотнями евро и с удовольствием смотрел на то, к чему, как когда-то казалось, не очень-то хотел и возвращаться. Серо-чёрное шоссе, правда, неприятно напоминало Этну, зато всё остальное было родным — понурые прохожие, группа каких-то женщин, напоминающих издали проституток, огромные рекламные плакаты, которые при желании я мог прочитать и точно, безо всяких догадок и переводов, понять — о чём там говорится. Даже этот водитель, пару раз начавший было общий разговор о пробках и жизни, но быстро замолчавший после моих односложных натянутых ответов, казался мне близким и неотъемлемым кусочком Родины. Разумеется, я ни в коем случае не хотел его обидеть, но прилетев сюда, сейчас был расположен просто помолчать и погрузиться в то, по чему, несомненно, успел сильно соскучиться. Здесь невольно вспоминалась очень точная фраза из старой песни Вилли Токарева — «иногда без сожаления вкусную халву на горбушку чёрного меняешь», которую я любил слушать в детстве, но, наверное, только в этой ситуации осознал всю её справедливость, во всяком случае, применительно к настоящему моменту.