Анна Старобинец - Убежище 3/9 (сборник)

Чтобы не сбежали ?

Одна кровать пустует, остальные пять заняты. В них лежат маленькие, худые, неподвижные чудища с большими головами и неестественно скрюченными руками.

– К ним приходят родители? – спрашиваю я.

– Обычно от таких тяжелых детей родители отказываются сразу, в роддоме. И приходят потом крайне редко… – Он задумчиво смотрит на детей своими усталыми спаниэльими глазами. – Да нет, пожалуй, что вообще не приходят.

– Я буду приходить регулярно.

Зачем я это говорю?

– Ну, вы-то, конечно, будете. Но у вас ведь другой случай, – отвечает директор. – Ваш ребенок, слава богу, здоровым родился. И вы с ним столько лет прожили…

– А здесь еще много детей, которые… ну… такие… не с рождения, а после травмы?

– Вообще-то, не очень. Обычно таких детей родители все же сами… – Он как-то очень уж подчеркнуто смущается. – Одним словом, не очень много.

– А сколько?

– Ну, на самом деле… на самом деле… у нас всего одна такая девочка…

Смотрит в пол, грустно и обреченно. Как будто ему стыдно.

– Вон она, кстати, – директор указывает рукой на одну из кроватей. – Посмотрите, если хотите.

Я подхожу к кроватке и медленно заглядываю туда в ожидании кошмара.

Девочка лежит на спине. Она совсем не страшная – не похожа на остальных лежачих. У нее нормального размера голова. Да и вообще сложена она вполне пропорционально. Пожалуй, она даже красива…

У нее слишком тонкие пальцы и запястья. И в слишком странной улыбке изогнуты бескровные губы – ей то ли хорошо, то ли больно… Слишком скуластое, слишком бледное лицо. Но все равно она очень красива. У нее большие глаза – плотно закрытые. Кожа на голубоватых веках такая тонкая, что видно, как под этой кожей двигаются глазные яблоки. Как будто она быстро-быстро переводит взгляд с одного предмета на другой – рассматривает их, не открывая глаз. Рассматривает меня… Да нет, наверное, ей просто что-то снится.

У нее густые черные кудряшки и длинные черные ресницы – слегка подрагивают… Эти ее волосы и ресницы – что-то в них есть неправильное. Они слишком яркие и блестящие, чересчур кокетливые, какие-то неприлично живые на фоне иссохшего мертвенно-бледного лица.

– Она спит? – спрашиваю я шепотом.

– Да, спит. Она всегда спит – можете говорить громко, – директор вдруг ухмыляется как-то… цинично. Неприятно.

Или мне просто кажется.

– Всегда? – переспрашиваю.

– Всегда. Она в глубокой коме.

– А… она может прийти в себя?

– Все может быть. Даже чудеса. Но с медицинской точки зрения у нее практически нет шансов…

Он смотрит на меня – и глаза у него опять добрые-добрые. Понимающие.

– …В отличие от вашего сына. У него шансы есть, и очень неплохие.

– Да. Мне говорили в больнице.

– А вот это – наш самый старший мальчик.

Директор указывает на другую кровать. В ней корчится и истекает слюной человекообразный овощ лет шести.

– Самый старший? – переспрашиваю я недоверчиво. – И сколько же ему?

– Ему семнадцать лет.

Кажется, он говорит серьезно. Ну то есть, конечно, он говорит серьезно. С чего бы ему шутить?

– Так что этот мальчик скоро от нас уйдет, – продолжает директор.

Теперь я уже совсем ничего не понимаю. Уйдет? Как это – уйдет? Сам? Или в смысле умрет, что ли?..

– Уйдет?..

Да что же я все время повторяю за ним, как попугай!

– Не сам, конечно, уйдет. Просто его переведут… э-э-э… в другое заведение, – говорит директор.

– В какое?

– Ну, скажем так: в дом престарелых.

– В дом престарелых?

Я как попугай. Как глупый попугай.

– Ну, у нас же учреждение для детей. А по достижении совершеннолетия их переводят в другие места. К взрослым инвалидам и старикам… Увы. Там совсем другие условия и порядки. Там наши дети плохо приживаются. И довольно скоро гибнут.

– А что, нет никакой возможности держать их здесь подольше?

– Нету. Это будет незаконно – они же уже совершеннолетние.

– …Ну, а здесь у нас активные детки… Сейчас, извините… Клавдия Михайловна! Вы уже разобрались с новым мальчиком?

– Да-да, все в порядке, Петр Алексеич! Оп! Оп!

Клавдия Михайловна возится на мягком цветастом ковре с двумя неуклюжими существами, похожими на гномов. У них маленькие сплющенные головы с огромными заостренными ушами, узкие лбы и большие розовые щеки.

Они прыгают вокруг нянечки, а та их щекочет. Радостно повизгивая, гномики падают на ковер, дрыгают голыми, в синяках и коричневых корочках, ногами, смеются. Скалят неровные желтые зубы.

Потом они замечают меня и сразу успокаиваются. Некоторое время изучают меня своими бессмысленными глазами-пуговками, а потом медленно, с опаской начинают двигаться в мою сторону.

Я невольно отступаю на шаг.

– Не волнуйтесь. Они просто хотят познакомиться, – говорит директор.

Гномики подходят совсем близко. Другие дети – в разных концах комнаты – тоже прекращают свою возню и направляются ко мне. Ползут на четвереньках, волочат по ковру непослушные ноги, гремят ходунками. Они обступают меня плотным кольцом – скалятся, морщатся, подергиваются, чешутся, гримасничают, улыбаются. Тянут ко мне свои кривые тонкие руки. Трогают мою одежду. Вцепляются в меня. Говорят что-то на своем непонятном подвывающем языке.

– Чего они хотят? – в панике спрашиваю директора.

– Да просто поиграть. – Он смотрит на меня удивленно. – Поиграйте с ними. Или хотя бы поговорите.

Розовощекий гномик пытается взять меня за руку. Я отдергиваю ее – директор удивляется еще больше и сокрушенно качает головой.

Тогда я снимаю с плеча свою сумку, сажусь рядом с ней на корточки и вытаскиваю фотоаппарат. Снимаю объектив.

– Хотите, я вас всех сфотографирую?

Они непонимающе глядят то на меня, то на черный предмет в моих руках.

– Ж-ж-ж! – говорит кривой большеротый мальчик и запрокидывает голову. – Хыа-а-а!

Я подношу фотоаппарат к лицу, заслоняюсь от них. Смотрю в объектив. Несколько уродцев испуганно пятятся от меня – боятся моей странной штуки. Остальные с интересом ждут.

«Фотоохота», – вертится у меня почему-то в голове. Что это? Откуда это? Фотоохота… Вспомнила – из мультфильма про Простоквашино…

– Сейчас вылетит птичка! – сообщаю я им и чувствую себя полной дурой.

– Пщищька… – мечтательно повторяет за мной гномик.

Комната недостаточно освещена, и я снимаю со вспышкой. Мне не приходит в голову, что вспышка может кого-то напугать.

Но они – они вдруг пугаются ослепительно яркого света, и жмурятся, и визжат, и убегают, уползают от меня.

Они смотрят на нянечку Клавдию Михайловну и кричат: