Карин Слотер - Инстинкт убийцы

Спасибо за ваше письмо. Мы молимся о том, чтобы у нас всех хватило сил продолжать жить.

Эти строки поразили Эбби своей банальностью. Нечто подобное мог бы сказать Джей Гэтсби. [17] Герой романа «Великий Гэтсби» американского писателя Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, 1925 г. С другой стороны, они напоминали заключительные реплики какого-нибудь старого черно-белого фильма о войне: «Не сдавайся, старина! Борись за свободу!»

Прошло уже два месяца после трагедии, и жизнь продолжалась, но им повсюду чудилась угроза, как будто их в любую секунду могли лишить самого дорогого. А им было что терять! Новый дом на Друид-хиллс был бесподобен. Он был еще просторнее, чем в Энсли-Парке. Тут было восемь спален и девять ванных комнат, а кроме этого, кабинет, спортивный зал, сауна, винный погреб, кинозал, гостиная и прихожая. В гараже разместились две купальни и еще две спальни. Осматривая квартиру над гаражом, Абигайль с кривой усмешкой заметила, что, случись беде снова прийти в их семью, по крайней мере, им с Полом будет где разминуться.

Это наблюдение его не рассмешило.

Абигайль купила мебель, заказала постельное белье и потратила так много денег в интернет-магазинах, что компании, выпускающие кредитные карты, позвонили ей, чтобы удостовериться, что эти покупки совершает действительно она, а не какие-то мошенники от ее имени. Все остальные, похоже, постепенно возвращались к нормальной жизни. Или к тому, что Абигайль называла «новой нормальной жизнью». Беатрис вернулась в Италию, а Хойт — к своей любовнице. Его жена уютно устроилась в их пуэрториканском доме. Абигайль была уверена, что у ее отца появилась еще одна любовница. В последнее время он очень много говорил о Лондоне.

Даже пресса наконец перешла к другим темам. Журнал «Пипл» и телепродюсеры оставили их в покое первыми, как только убедились в том, что семья Кампано не имеет ни малейшего желания делиться с миром своей историей. Откуда ни возьмись появились неизбежные самозванцы приятели, желавшие рассказать об Эмме, и бывшие друзья Абигайль и Пола. С таблоидами дело обстояло хуже. Репортеры стояли сразу за воротами в конце подъездной дорожки и поднимали крик, как только из дома кто-нибудь выходил. При виде Абигайль они вопили: «Привет, убийца!» Или: «Эй, убийца, как вы себя чувствуете, зная, что убили человека?»

Абигайль с невозмутимым видом проходила мимо стервятников. Но стоило ей закрыть за собой дверь, как самообладание ей изменяло, и она долго и безутешно плакала. Они то клеймили ее как холодную и безжалостную, то начинали расхваливать, называя «дикой матерью-медведицей, защищавшей своего детеныша». Они спрашивали, что она думает об Эване Бернарде, человеке, обрушившем все эти несчастья на их семью.

Стоило Бернарду открыть рот, и журналисты были тут как тут, ведя прямые репортажи из тюрьмы, в которой его содержали. Как только шумиха начинала стихать, он делал новые заявления, давал неожиданные интервью и предъявлял эксклюзивные документы из своего бурного прошлого. И тут уж было где разгуляться всевозможным аналитикам и экспертам! Они тщательно исследовали все нюансы жизни Бернарда, стремясь понять, где он отклонился от прямой дорожки, и подсчитывая, какому количеству детей он помог за свою учительскую карьеру. Дождем сыпались заявления от женщин, преимущественно молодых. Они все настаивали на том, что, несмотря на записи, несмотря на все видеодоказательства, Бернард невиновен. Эван Бернард, которого они знали, был мягким и деликатным человеком. Абигайль жаждала остаться наедине с этим ублюдком, вцепиться пальцами в его мягкую и деликатную шею и насладиться зрелищем того, как его убогая жизнь потухает в этих черных глазках-бусинках.

Слышать все это было невыносимо, и Абигайль с Полом привыкли выключать новости, пропускать ток-шоу. Они не желали вносить свой вклад во всевозрастающую славу Бернарда. Тем не менее они делали это каждый раз, когда в комнату входила Эмма. Правда заключалась в том, что, глядя на нее, Абигайль чувствовала себя грязной, как будто тайком от дочери прочитала ее дневник. Пол даже отказался от подписки на утреннюю газету. Но похоже, на это не обратили внимания, и в конце дорожки скапливались огромные тюки все еще влажных газет. Какая-то представительница местного органа СОН [18] Самоорганизация населения. даже оставила в почтовом ящике записку следующего содержания:

Я очень вам соболезную, но Друид-хиллс — это исторический район, и в нем существуют определенные правила.

— Исторический район, — передразнила ее Абигайль.

Ей очень хотелось сказать этой женщине, чтобы она засунула эту историю себе в задницу. В итоге она написала в ответ разгневанное письмо, источающее сарказм и высокомерие.

Вы представляете, что это такое — знать, что вашего ребенка насиловало дикое животное? Неужели вы думаете, что мне не насрать на ваши правила?

Письмо превратилось в своего рода дневник. Абигайль исписывала страницу за страницей, изливая все те ужасы, которые комом стояли у нее в горле. Не удосужившись даже перечитать послание, она изорвала его в клочья и сожгла в камине.

— Слишком тепло для камина, — заметил тогда Пол.

— Мне холодно, — ответила она, и на этом обсуждение закончилось.

Лишь совсем недавно они смогли начать хотя бы подходить к почтовому ящику, не опасаясь того, что каждый их шаг будет заснят и описан репортерами. Даже самые упорные таблоиды оставили их в покое, когда несколько недель назад в Аризоне исчезла беременная женщина и все подозрения легли на ее мужа. Абигайль тайком спускалась в спортивный зал, чтобы посмотреть телевизор. Она разглядывала фотографии двадцатишестилетней брюнетки, ревниво думая о том, что Эмма гораздо красивее этой будущей матери. Потом женщину нашли мертвой на каком-то заброшенном пустыре, и Абигайль почувствовала себя никчемной и ограниченной.

В отсутствие репортеров они остались совсем одни. Теперь им вообще не на кого было жаловаться, кроме как друг на друга, что по определению было запрещено. С тех пор как они сюда переехали, Эмма выходила из дома только раз в неделю. Пол в буквальном смысле слова доставил к ее двери весь остальной мир: она училась на дому, к ней приходила инструктор по йоге, раз в месяц к ним приезжал парикмахер, время от времени заглядывала маникюрша. Кроме Кайлы Александр и Адама Хамфри, у Эммы не было друзей, поэтому других подростков в доме не было. Единственным человеком, которого Полу не удалось убедить приходить к ним домой, была психотерапевт. До ее кабинета было меньше мили, и Пол каждый четверг отвозил туда Эмму, ожидая за дверью, готовый ворваться и спасти дочь, если она его позовет.