Барри Лига - Я охочусь на убийц

— Я пытаюсь помочь тебе, — ответила она. — Я знаю, что ты отвергаешь мою помощь, но ты нуждаешься в ней, и поэтому я не отступлюсь. Сейчас я уеду, но только потому, что у твоей бабушки дурное настроение. Я еще вернусь, Джаспер. Я помогу тебе, хочешь ты того или нет.

Джаз смотрел, как она выезжала с дорожки, заставив себя весело помахать ей вслед, хотя внутри у него все кипело. Это была самая страшная, самая жутка часть проклятия, унаследованного им от Билли, — женщины. Джаз знал, что женщины не лучше и не хуже мужчин, но знал он это подсознательно, теоретически, что ли, подобно ученому, который знает, что фотон движется, но при этом сам не видит этого движения. Его воспитание, его чутье, все его мысли твердили ему, что женщины значили очень много и в то же время были бесполезны. Что они подстегивали его, заставляли идти вперед, но в конечном счете являлись расходным материалом. Чем-то легко заменяемым. В чем-то даже хороши, но очень ненадолго.

Из ста двадцати трех жертв Билли Дента (или ста двадцати четырех, смотря как считать) примерно сотню составляли женщины. Из мужчин половину представляли собой случайные жертвы. Женщины — и особенно дамы определенного типа поведения — являлись результатом тщательно спланированных действий.

Н-да, такое вот евангелие от Билли Дента.

И вот тут Джаз ненавидел самого себя. Он ненавидел ту часть своего существа, которая смотрела на сильную женщину вроде Мелиссы Гувер и думала лишь о том, как сделать ее слабой и до смерти напуганной, прежде чем…

Прежде чем наконец обратить эту слабость и отчаяние в пыль.

Он вдруг подумал о Конни. Конни — это совсем другое дело. Конни — это единственная девушка — точнее, женщина, — рядом с которой он мог быть самим собой. «Быть собой» означало целый спектр настроений: плохим, хорошим, странным, причудливым, эксцентричным. Конни принимала его всяким, и что самое главное, он позволял ей принимать его, что раньше с ним никогда и ни с кем не случалось. Значило ли это, что он мог надеяться? Надеяться на что-то большее, нежели то, что предначертал ему Билли Дент?

Ноги вдруг перестали держать его, и он бессильно опустился на ступеньку крыльца. Иногда надежда бывает страшнее всего на свете.

Когда ему наконец удалось собраться с мыслями, Джаз поднялся и осторожно зашел в дом.

В прихожей было темно. Бабушка выключила весь свет и закрыла все ставни.

— Бабушка! — позвал он. — Эй, бабуля! Это я, Джаспер. Я один.

Тишина.

Он щелкнул выключателем и прошел в помещение, которое бабушка упорно именовала гостиной, хотя оно представляло собой тесную комнату с диванчиком и несколькими приставными столиками. Бабушка, одетая в поношенный халат, сидела на диванчике, притянув ноги к груди. Ее седые редеющие волосы обвивали голову, словно пряжа веретено.

Она наставила на него дробовик, ее широко раскрытые глаза горели диким огнем.

— Привет, бабуль.

— Я пристрелю ее! — прокричала старуха. — Я из нее решето сделаю, если надо!

— Ее со мной нет, бабуль. Я один. Честное слово.

Джаз осторожно шагнул к ней.

— И не думай, что я не выстрелю в тебя. Еще как. Надо было пристрелить твоего папу. Прямо тогда, когда я его выродила. Или тогда, когда еще его носила. Так было бы лучше всего.

— Тут я с тобой поспорить не могу, бабуль.

Еще шаг. Дробовик не представлял собой никакой опасности, но если дать ей нажать на курок, она в этом убедится. И разозлится пуще прежнего.

— Ты же знаешь, что он не всегда был таким злодеем. Вырос он нормальным мальчиком. И только когда он встретил ее, все сразу пошло кувырком.

Билли Дент мучил и убивал кошек, собак и прочих зверюшек с восьмилетнего возраста, но Джаз позволял бабушке тешить себя иллюзиями. Ей нравилось верить, что именно мать Джаза превратила Билли во врага общества и машину для убийств, а поскольку мама давно умерла, то это заблуждение являлось лишь невинной блажью старухи.

— Ты весь в него! — визжала она, целясь ему в голову, пока он осторожно приближался к ней. — Весь в него! Я знаю, чем ты занимаешься! Тем же, что и твой папочка! Якшаешься со шлюхами! Пихаешь в них свою штуку! Вот с чего начинаются разврат и разложение!

Джаз прикусил щеку, чтобы не расхохотаться. Неужели он только-только поплакался о своих страхах и мучительных раздумьях о женщинах? Так вот в чем дело — в дурной наследственности! Все это передалось от полоумной бабули Дент убийце Билли Денту, а от него к Джазу. В жизни редко случалось, чтобы решения сложных проблем лежали на поверхности. Зачем нужны психология и психотерапия, когда бабушка могла все объяснить?

— Я думаю сделать на ужин макароны с сыром, — спокойно произнес Джаз, когда до дробовика оставалось несколько сантиметров. — Рожки. А сверху посыплю крошками от чесночного хлеба, как ты любишь. Если у нас остался пармезан, то я добавлю его к чеддеру. Ну и как тебе идея?

— Я тебе башку снесу! — рявкнула в ответ бабуля. — Ненавижу рожки!

— Не любишь рожки? Ну ладно. Приготовлю бантики. Как тебе?

— Бантики — это хорошо. Я сразу вспоминаю, как познакомилась с твоим дедом. Он был просто красавчик в своем костюме с галстуком-бабочкой, — вздохнула она и добавила: — Она похожа вот на такой бантик, как из макарон… Ты думаешь, что если приготовишь ужин, то я тогда тебя не пристрелю?

— Ну, можешь пристрелить меня после ужина. Если ты это сделаешь раньше, кто же тогда тебе его приготовит?

Она скосила свои бледно-голубые глаза, как будто пыталась в уме что-то разделить в столбик. У Билли глаза были почти такие же. Джаз унаследовал от матери карий цвет глаз. Он называл их «разумными».

— Чесночный! Хлеб! — прокаркала старуха, тыча в мальчишку дробовиком.

Неторопливым плавным движением Джаз отнял у нее оружие.

— Ну да. Чеснок. После такого ужина все вампиры станут обходить тебя стороной.

Бабуля фыркнула и скрестила руки на груди.

— Вампиров нет. Есть просто чудовища.

С этим заявлением Джаз спорить не стал. Он вернул дробовик бабушке, посмотревшей на него как на новую игрушку. Потом он ей вдруг надоел, и она положила его рядом с диванчиком. Если бы подобные сцены не сделались обыденными, он бы счел их ужасающими или забавными.

Скорее всего забавными.

Он приготовил макароны с сыром, как и обещал. После ужина он стоял у раковины, мыл посуду и смотрел в окно на стоящую в саду старую купальню для птиц, когда бабушка вдруг подошла к нему и отвесила ему подзатыльник.

— Не смей мне грубить! — взвизгнула она.

Джаз вцепился в край раковины и приказал себе не оборачиваться и не отвечать ударом на удар. Она — слабая старуха. Он — сильный молодой парень. Если он ответит, то покалечит ее, если не убьет.

Еще один подзатыльник. Джаз как ни в чем не бывало продолжал мыть посуду. Подобные «нравоучения» бабушки являлись не более чем одним из неизбежных неудобств совместного проживания. Он позволил ей размахивать руками, пока она не выдохлась и в изнеможении не оперлась о кухонный столик, хватаясь за грудь, хрипло и прерывисто дыша. Это было что-то новенькое. Неужели ее прямо здесь хватит инфаркт?