Маурицио де Джованни - Кровавый приговор

В партере было не так уж много зрителей: давали комедию, которая шла на сцене уже давно, а в городе были и другие развлечения. Мариза Каччотоли ди Роккамонфина вздохнула: она предпочла бы посмотреть что-нибудь другое. Она взглянула на подругу, сидевшую в ложе рядом с ней, и спросила:

— Сколько же раз ты еще будешь смотреть этот спектакль? Мы уже могли бы заменить суфлера: обе знаем наизусть все реплики. О нас уже все говорят. Вчера в «Гамбринусе» Алессандра ди Бартоло сказала мне: «Ты интересуешься театром, можешь посоветовать мне что-нибудь интересное? Мне сказали, что ты и Эмма ничего не упускаете». Подумай: ничего не упускаете! Что она имела в виду?

Женщина, к которой она обращалась, была молода и изящна. Черные волосы, коротко остриженные по последней моде, белоснежная кожа и чуть выступающий подбородок — признак решительности и сильной воли.

Она повернулась к Маризе и несколько мгновений смотрела на нее, но при этом продолжала следить за происходившим на сцене.

— Послушай меня. Если ты больше не хочешь ходить со мной, скажи об этом открыто. Я найду кого-нибудь другого. Знаешь, не все рады видеть тебя в свете вместе со мной. И скажи кое-что этой скучной дуре Алессандре и женщинам, которые собираются у нее якобы играть в канасту, [4] Канаста — карточная игра. а на самом деле — поливать людей грязью. Скажи им: если хотят что-то узнать обо мне, пусть скажут прямо в лицо.

Эта яростная атака заставила Маризу отступить.

— Эмма, мы подруги и всегда были подругами. До нас подругами были наши бедные матери, а если бы у нас были дети, они бы тоже дружили. Но именно потому я должна тебе сказать: ты становишься смешной. Пойми, я не говорю тебе «не развлекайся»: хороша бы я была — ты ведь знаешь, на что способна я сама. Но тебе было бы полезно вести себя немного сдержанней.

— Сдержанней? Извини, а почему? Что плохого я делаю? Смотрю комедию, которую уже видела, — ну и что? Где тут причина, чтобы эти гадюки оплевали меня своим ядом?

— Во-первых, ты смотришь эту комедию два или три вечера каждую неделю с тех пор, как она идет на сцене, и по меньшей мере один из трех раз — вместе с подписчицей, которая становится еще глупей, чем есть, оттого, что прикрывает тебя. Во-вторых, ты больше ночей проводишь вне дома, чем дома. Не отрицай этого: муж Луизы Кассини два раза встречал тебя в Санта-Лючии в восемь часов утра. Он шел на работу, а ты возвращалась домой. — Она протянула руку и сжала в ладони руку подруги. — Я не шучу, Эмма, я действительно беспокоюсь за тебя. Ты всегда была сильной женщиной, примером для подражания. У тебя влиятельный муж, и он в тебя влюблен. Он выше тебя, согласна, ну и что с того? Разве ты этого не знала, когда шла за него? Никто не запрещает тебе… развлекаться. Но делай это не так открыто! И возвращайся домой. Не разрушай положение, из-за которого тебе завидует множество людей.

В темноте ложи глаза Эммы Серры ди Арпаджо наполнились слезами.

— Ты не понимаешь, Мариза. Уже поздно. Слишком поздно возвращаться.

Раздались первые звуки оркестра, и поднялся занавес.

На следующее утро, пройдя последний марш управленческой лестницы, Ричарди с удивлением увидел, что его друг-бригадир спит на стуле перед дверью его кабинета.

— Майоне? Что ты здесь делаешь в такой час?

Бригадир вскочил на ноги, перевернув при этом стул, уронил фуражку, подхватил ее на лету, выругался, поднял с пола стул, отдал комиссару честь, при этом ударил себя по лбу фуражкой, которую держал в руке и снова выругался, надел фуражку и сказал: «Так точ…»

Ричарди покачал головой:

— Не знаю, что с тобой происходит. Вчера ты опоздал и пришел испачканный кровью, а сегодня спишь в управлении уже в семь часов утра.

— Комиссар, я просто плохо спал и думал: закончил комиссар или нет все эти вычисления? И тогда сказал себе: пойду к нему и помогу, потому что он, если не закончит работу, не уйдет домой.

— Хорошо, хорошо. Свари суррогатный кофе — чашку для меня и литр для себя, чтобы ты проснулся. А потом сразу иди ко мне: у нас есть работа. И по-моему, даже для меня.

Руджеро Серра ди Арпаджо, знаменитый юрист, профессор университета, одна из первых фигур светской жизни и аристократ, один из самых богатых людей Неаполя, сидел у себя в спальне, в обитом черным атласом кресле, и плакал. Вот что случается, думал он, когда мужчина женится на женщине, которая на столько лет его моложе. Когда сначала ему нужно чувствовать, что его любят, а потом он не знает, как обойтись без этого чувства. Когда он доживает до пятидесяти пяти лет, не замечая, что время проходит. И не имеет детей. И не имеет друзей, а имеет только уважаемых коллег.

Он вздрогнул при мысли о своем одиночестве. Ему казалось, что он стоит на вершине горы и нигде нет дороги, по которой он мог бы пойти за помощью. А помощь была ему нужна. Он, который столько изучил, он, дававший клиентам советы, как выскользнуть из сложных юридических ловушек, не мог найти решение для себя самого.

«А ведь я все подготовил как надо, — думал он. — Это было идеально спланированное действие. Контракт, два взноса, платеж. Что делать, господа студенты, когда невозможно узнать, были или нет выполнены действия, предусмотренные в договоре?»

Он заметил, что на ковре со вчерашнего дня остались следы сапог. Надо сказать служанке, чтобы почистила ковер. А может быть, лучше в этот раз почистить его самому?

Ритучча ждала Каэтано на лестнице церкви Санта-Мария делле Грацие — на их с Каэтано месте. Она чинно сидела на ступеньке, сложив руки на коленях, словно дама, которая ждет заказанный чай. Ее друг сказал, что попросит у своего мастера разрешение приходить чуть позже, чтобы успевать поговорить с ней, как когда-то. Теперь он работал, а она должна была вести дом, и они почти не виделись.

Конечно, им было достаточно встретиться всего на минуту перед дверями соседних квартир в нижнем этаже, где они жили, чтобы рассказать друг другу обо всем, что случилось. Гаэтано всегда злился: он не умел шутить. Ритучча немного отодвинулась в сторону на своей ступеньке. Он посмотрел на нее и спросил:

— Снова?

Она опустила глаза. Он сжал руку в кулак и этим кулаком ударил себя по ноге — без шума, но сильно, давая выход гневу.

— Я его убью. На этот раз я его убью.

Ритучча ничего не сказала. Она вытянула руку и коснулась ладонью его колена, и потом оба долго не шевелились. Каэтано тяжело дышал, его глаза на смуглом лице были красными.

— Это был ты? — спросила наконец Ритучча.

Помедлив секунду, Гаэтано кивнул, опустил глаза и стал смотреть на ступеньку.

Снова оба замерли неподвижно и немного помолчали. Потом Гаэтано сказал:

— Появился полицейский. Вчера вечером он был с ней.