Маурицио де Джованни - Кровавый приговор

Эмма еще шире раскрыла глаза, а потом засмеялась. Сначала она смеялась тихо и казалась удивленной, потом все громче. Наконец она расхохоталась, запрокинув голову, и по щекам ее потекли слезы. Ричарди смотрел на нее и молча ждал. Несколько посетителей за другими столиками повернулись в их сторону. Что такой мрачный мужчина мог сказать настолько забавного этой элегантной красивой даме? Наконец Эмма овладела собой:

— Извините меня, комиссар. Но это так смешно! Моего мужа? Я защищала его? Это самое последнее, что я стала бы делать. Мой муж сам себя защищает. Он всю свою жизнь только и делает, что защищает себя от возможных опасностей. И кроме того, от чего я должна его защищать? Он действительно вчера сказал мне, как надо одеться и даже каким тоном с вами говорить. Ну и что? Он адвокат, и один из лучших адвокатов. Я защищала себя от нелепых подозрений. Себя, а не его.

Ричарди решил, что ему пора захлопнуть ловушку, и бессовестно солгал:

— Синьора, у нас есть основания считать, что ваш муж ходил в дом Кализе в ту ночь, когда она умерла. Есть человек, который видел его. Кроме того, на подошвах его ботинок были следы крови.

Его слова ошеломили Эмму.

— Разве это сделал не тот хозяин пиццерии, про которого писали в газетах? Тот, кто покончил с собой? Зачем моему мужу… Нет, комиссар, это исключено. Мой муж слабый духом человек, он всего боится. Он бы никогда, ни в каком случае, не пошел бы на такое. Он ни на что не реагирует. Подумайте только: он ничего не сделал даже… Я вам говорю, его ничто не может расшевелить.

«Сейчас не время гасить ее волнение», — подумал Ричарди.

— Он ничего не сделал даже… когда? Не скрывайте от меня ничего, синьора. Не заставляйте меня думать, будто вы скрываете что-то серьезное. Иначе я перестану проявлять к вам уважение, поверьте мне.

Эмма прикусила нижнюю губу: что-то в тоне его голоса ее испугало. Она долго думала, а потом сказала:

— Даже когда я бросила его. Рассталась с ним навсегда. Я хотела уйти из дома.

— И сказали мужу об этом?

— Да, сказала. Я выплюнула ему в лицо все мое отвращение. Я сказала ему, как мне опротивел и он, и эта жизнь без любви. Он умолял меня и плакал. Мужчина, старый человек, а плакал!

Ричарди всмотрелся в ее лицо. Да, он сумел отпереть потайные комнаты ее чувств. Теперь надо быть настойчивым.

— Он пытался вас разубедить? Угрожал вам или кому-то другому, например Кализе?

Эмма печально улыбнулась:

— Нет. Я же вам говорила, что он слаб духом. Увидев его перед собой на коленях, я заплакала и сказала ему…

— Сказали что?

— Правду: что я беременна.

Майоне нашел подходящее место в тени. Время и опыт научили его маскироваться. Он делал это не так, как Тереза Сконьямильо. У Терезы был природный дар не попадаться на глаза, а Майоне имел внешность, при которой трудно стать незаметным: он был высокого роста, толстый и волосатый, да еще и в форме. Кто может стать невидимым для окружающих, когда на нем полицейская форма? Однако за много лет засад, слежки и погонь он немного научился этому искусству. Достаточно было ни на мгновение не терять из виду нужного человека, чтобы тот не мог ускользнуть.

Филомена шла, опустив глаза, и ни разу не взглянула на свое отражение. Майоне знал, где она работает: она сама сказала ему об этом. Оставалось только понять, в самом ли деле дон Матео де Роза, знаменитый торговец тканями, который унаследовал магазин своего тестя, женившись на той, кого считали самой уродливой и самой богатой женщиной в Неаполе, полностью потерял голову из-за Филомены, как сказал бригадиру Бамбинелла.

Укрывшись в подъезде особняка в старом стиле на улице Толедо, Майоне дождался, пока Филомена дошла до поворота и осталась наедине с доном Матео. Бригадир хотел увидеть, как поведет себя коммерсант — чтобы понять. Только чтобы понять. Дон Матео не был одержимым, это было ясно. Но ему явно не нравились затененные места.

Бандита Костанцо бригадир исключил сразу. Полицейские и бандиты из каморры — местной мафии, сражаясь друг против друга, научились понимать язык противника. Майоне знал, что у бандитов шрам означает предательство или измену женщины. В каморре были люди, способные изуродовать шрамом любимую женщину, узнав, что она неверна. Но дон Луиджи никак не мог этого сделать. Он был счастлив в браке, к тому же его жена была дочерью главы одного из Испанских кварталов. Для него сделать что-нибудь подобное было все равно что самому перерезать себе горло.

Значит, это не он. Тогда кто же?

Может быть, коммерсант? Из сумрачного подъезда Майоне видел этого человека в его ярко освещенном магазине и наблюдал за ним. Дон Матео был маленького роста, полный, женственный, перебегал вприпрыжку от одного рулона ткани к другому, глупо улыбаясь клиентам. У такого не хватит силы духа побриться без посторонней помощи, не то что изуродовать шрамом женщину.

Майоне терпеливо ждал, пока магазин не закрылся на обед. Филомена попрощалась с доном Матео, тот даже не поднял взгляд от кассы. Бригадиру, хотя он и стоял далеко, показалось, что хозяин магазина чувствует себя неловко оттого, что красота этой женщины испорчена.

Значит, и не коммерсант.

Тогда кто же?

Эмма смотрела через стекло на улицу, словно зачарованная потоком пешеходов, автомобилей и телег. Мертвый мальчик снова сообщил Ричарди о побеге своего щенка. В кафе вокруг них раздавался неясный гул, а из другого зала доносились звуки фортепьяно. Его мелодия воскрешала в памяти прошлый май, розы и черешни.

Беременность Эммы означала новые варианты развития событий. Это необратимо и не может быть отменено. Одно из тех необратимых обстоятельств, которые могут толкнуть мужчину или женщину на безумный поступок.

— Кому еще вы об этом сказали?

Эмма печально улыбнулась:

— Только ему. И разумеется, Кализе — когда ходила к ней в предпоследний раз. В тот раз не она сказала мне, что будет, а я ей.

— Почему вы пошли сказать ей об этом?

— Чтобы узнать от нее, что мне делать. Я… ничего не делала без ее разрешения. Это было какое-то проклятие, сумасшествие. Можете смеяться надо мной, комиссар, но она превратила меня в одержимую. Я пыталась сопротивляться, заставляла себя думать, что могу обойтись без нее. А потом меня как будто толкала чья-то невидимая рука, и я снова оказывалась там, в ее вонючей квартире, и выпрашивала у нее, как нищая, порядок в своей жизни и умоляла, чтобы она была моей владычицей. Жить в одиночку, без чужой поддержки я больше не умела. Может быть, я никогда так и не жила. Сначала мной управляла мать, потом муж, а теперь гадалка.

Ричарди напряг внимание до предела и впитывал в себя каждое ее слово.

— А что она сказала вам, когда вы сообщили ей, что беременны?