Сергей Анисимов - Кома

Поблагодарив медсестру и быстрым шагом направляясь уже ко второму посту, относящемуся к «его» палатам (то есть тем, в которых, вразбивку, лежали его больные), интерн Ляхин, мужественно выпятив челюсть, уговаривал себя в том, что от такого чая всё равно здоровья не прибавилось бы. Заварку подобного качества окончившая технический ВУЗ сестра называла «Третья производная», а многие другие, менее сдержанные на язык, «Писи сиротки Хаси». А вот булочку надо было съесть сразу у «Пионерской», тогда бы она никуда не делась…

«Средней степени тяжести», – на этом посту медсестра имела более компактный подчерк. «Удовлетв.», «Удовлетв.», «Перевед. на реанимат. 22.30». Это было уже интересно. Зачем переводить на реанимацию не особо «тяжёлого» больного невезучей Ульяны Алапак? Впрочем, уж это наверняка на конференции расскажут. «Тяжёлое. Врач 00.40'», – ночь для дежурного/ дежурной, похоже, выдалось действительно непростой. День, вроде, был не «скорый», но всё равно, учитывая выписанную им вчера больную из преимущественно «кардиологической» палаты, и переведённого ночью, сегодня есть шанс получить нового больного. Хорошо бы не диабетика. В идеале – 18-летнюю девочку с насморком…

«Январь. Смерть – 04.35'». Николай посмотрел на запись, не понимая. Перелистнул страницу назад, пригляделся, вернул на место. Всё верно, запись соответствовала 6-й палате. Екатерина Егоровна… Возраст почему-то не указан, инициалы тоже. Может всё-таки это имеется в виду месяц, и это неправильный журнал?

Он посмотрел на обложку, на ней началом ведения было обозначено 1 марта. 6-я палата. Почему не стоит возраст?

Медсестра смотрела на интерна с сочувствием: видала она уже такое. До конференции оставалось ещё минут двадцать. Механически передвигая ноги, Николай вернулся в ординаторскую, и уставился на прикнопленный к шкафу список дежурств: напротив вчерашней даты стояло «к/о Бреслау». В руке у него откуда-то оказалась чашка с тёплым чаем, сразу уже почему-то полупустая. Вкус дрянного спитого чая был уже и во рту – значит он всё же успел отхлебнуть. Интересно, когда? Ординатор Саша что-то произнесла сзади, – что именно, Николай не разобрал, пришлось оборачиваться и пытаться понять. Саша вручила ему историю болезни, на обложку которой по низу была нанесена жирная косая полоса маркером: смерть на отделении. Ну да, Сашина фамилия Бреслау и есть, значит это она дежурила ночью. Круги под глазами, волосы висят слипшимися прядями – досталось ей сегодня.

Николай взял из рук Саши «историю» своей больной, тупо, надеясь на чудо, посмотрел на имя, отчество и возраст на обложке, на свой собственный кривой подчерк, перелистнул до последней страницы. 01.30 – вызов дежурного врача в палату. Скачок температуры, резкая слабость, при осмотре – признаки «острого живота». Перитонит неизвестной этиологии «под вопросом». Через 20 минут, – первый эпизод рвоты, и почти немедленно – кратковременная потеря сознания. Почти сразу после этого shy;сладкий гниловатый запах ирландского ликёра изо рта, падение артериального давления, ещё рвота. Дыхание Куссмауля – с 02.05, уже после того, как Саша не колеблясь поставила диабетический кетоацидоз с псевдоперитонитом, и, подняв на ноги обеих медсестёр, погнала стандартный диагностический цикл: глюкоза крови, экспресс на кетоны в моче, и всё остальное. Лаборатория прыгала и бегала всю ночь. Почти немедленно – физраствор струйно, потом глюкоза, гепарин, по текущим результатам анализов крови – инсулины и электролиты, в первую очередь калий. К половине пятого утра больная Январь умерла.

Николай поднял голову. В ординаторской уже собирались врачи. Снова подойдя, Саша молча отобрала у него «историю» – ей предстояло ещё докладывать на конференции. Николай подумал, что лицо у неё было такое же, какое, наверное, было и у него самого.

– Дорогие коллеги…

Начало у врачебной конференции было стандартное. Профессор покашлял, высказал мнение, что последние сутки были особенно тяжёлыми, и дал слово кому-то из старших врачей, рассказавших про вчера. Через пять минут очередь дошла до Саши Бреслау, и она начала докладывать про ночь. Ульянин больной «затяжелел» неожиданно, часов с шести вечера, когда он пришёл с жалобами на тяжёлый по его стандартам приступ стенокардии. Приступ Саша успешно купировала, но через час больной вызвал её снова. Несколько электрокардиограмм были сняты одна за другой, и их можно было ещё долго обсуждать, но к этому времени «затяжелела» ещё одна больная, и влепив Ульяниному мужчине гипердиагноз, Саша договорилась о переводе его к реаниматологам. Тем больного удалось успешно стабилизировать, и сейчас его состояние вроде бы не внушало серьёзных опасений.

– Екатерина Егоровна Январь, 71 года, – продолжила Саша монотонным, усталым голосом. – Лечащий врач – интерн Ляхин.

Николай сжался на своём костлявом стуле. Сейчас на него начнут смотреть.

– Поступила на отделение 5 апреля, планово; диагноз при поступлении… Всё, что Саша говорила, Николай всё равно уже знал. Это не был

клинический разбор, в подобных случаях перечислялись только основные моменты ведения того или иного больного: поставленные диагнозы, выпадающие из общей картины детали. Только сейчас Николаю пришло в голову, что ему непонятен смысл того, что о больной, которую больше недели вёл он, докладывает другой врач, случайно оказавшийся дежурным на момент её смерти. Раньше ему такое в голову не приходило. А ведь если назначат клинический разбор, – то это будет его ответственность… После смерти… Сейчас конференция закончится, и его начнут топтать ногами. «Господи, что бы я отдал, чтобы меня по-настоящему избили, покалечили, но она осталась бы жива…»

Николай с тоской посмотрел в потолок, на змеящуюся по побелке трещину, тянущуюся вдоль стены. Твёрдая ламинированная карточка на лацкане халата уткнулась в кожу, когда он повернулся к постучавшей его сзади по плечу Ане.

– Коль, пошли уж…

Конференция закончилась, и мрачные, с утра уже усталые врачи толпой выходили через единственную дверь. Несколько человек, включая доцента Свердлову, стояли у выхода, глядя на него. Ощущая себя зверем в клетке, Николай поднялся и пошёл за Аней. Хотелось смотреть в пол, шаркать ногами, упасть и закрыть лицо, лишь бы не видеть.

– Как ты, Коля?

В другой раз он бы ответил «А мне что сделается?», – но не Алине Аркадьевне. Логично-правильный по сути, – он всё-таки был живой, – такой ответ был бы всё же неверным: Николаю действительно было плохо. «Вот и я дождался», – подумал он отрешенно. Он потерял больного. То, что это случалась и с другими, с теми, кого он знал, не имело никакого значения. У нормальных врачей больной мог погибнуть от стечения обстоятельств, от тяжести болезни, от несовершенства существующих лекарств и схем их применения. От судьбы, отмерившей им столько лет и дней, и никак не больше. Больная Январь умерла от того, что он, интерн, Ляхин был её лечащим врачом. Судя по всему, все понимали это точно так же хорошо, как и он сам.