Тони О'Делл - Темные дороги

– И о чем она?

– Институт искусств Чикаго. – В голосе Эмбер удивление смешивалось с отвращением.

– И на записке номера страниц с картинами, которые, по мнению миссис Мерсер, тебе понравятся, – равнодушно произнесла Мисти.

Эмбер подарила ей еще один свирепый взгляд.

– С каких это пор тебя интересует искусство? – подозрительно спросила она.

– Меня много чего интересует, о чем тебе необязательно знать.

– Извините, пожалуйста, – ехидно протянула Эмбер. – Только странно все это. Дикость какая-то. Миссис Мерсер передает тебе рецепты и книгу. Будто ты женщина или вроде того.

– Или вроде того, – повторил я, и Джоди засмеялась. Я улыбнулся ей.

– Хихикайте, хихикайте, – тряхнула головой Эмбер. – Но эта дамочка – та еще птичка. Надо же, соизволила добраться до нас. А наряжена-то как!

Подумав, я решил отреагировать на последнюю фразу.

– Что не так с ее нарядом? Кроме как в джинсах, я ее не видел.

– Ну да. Только уж очень в обтяжку для ее возраста.

– Ее возраста?

– Просто обалдеть, что она на себя напялила в этот раз.

– И что же она напялила?

– Крошечные розовые шортики и коротенький драный топик из варенки. Позорище. – Эмбер скривилась от омерзения.

– Ты просто завидуешь. Сама в бутике «Фетттн Баг» положила глаза точно на такие же шорты, – сказала Мисти.

– Почему же это позорище? – промычал я, жуя гамбургер и пытаясь представить себе Келли Мерсер в шортах и топике.

– Потому что она – старуха. Жалкое зрелище. Эти дамочки за тридцать считают, что парням приятно на них смотреть?

– Бедная Ким Бейсингер, – сказал я. – Оказывается, на нее противно смотреть.

– Кто такая Ким Бейсингер? – спросила Джоди.

– Ты понял, о чем я, – не сдавалась Эмбер.

Я расправился с гамбургером. Процесс приема пищи занял у меня секунд десять. Достав из холодильника кока-колу, я принялся пить прямо из банки. Обратно к столу садиться не стал – времени нет. И получите – поперхнулся.

– Вот бы посмотреть на тебя, Эмбер, после тридцати. Жду не дождусь, – сказал я, прокашлявшись.

– После тридцати ты меня не увидишь. Я буду далеко.

– Ты будешь жить в трейлере в двух шагах отсюда с пятью детьми и без мужа.

Взгляд ее сочился ядом.

– Знаешь что, Харли? Собралась было оказать тебе услугу, да раздумала. Иди ты лесом!

– Услугу? – засмеялся я. – На работу, что ли, устраиваешься?

– Как насчет девчонки, которая не прочь с тобой встречаться?

В голове у меня замельтешили рецепты, книга и розовые шорты. Пришлось отвернуться. Щеки – хоть прикуривай.

– Неинтересно, – сказал я.

– Ты даже не знаешь, кто она.

– Если кто-то из твоих знакомых, то и знать не хочу.

Я направился к выходу. Мне еще переодеться надо. И так на работу опаздываю. Эмбер заступила мне дорогу.

– Как насчет девчонки, которая не прочь с тобой… – Она помедлила, облизнула губы и прошептала: – Трахнуться.

– Отстань от меня.

– Я серьезно.

– Отвяжись.

– Эшли Броквей. Ее брат Дасти с тобой в одном классе. Она на тебя запала. Дура.

– Сколько ей?

– Как мне.

– Шестнадцать? Проехали.

– В чем проблема? Тебе самому только девятнадцать.

– Мне почти двадцать.

– И что? Однажды ей исполнится семнадцать.

– Забудь.

– Что это ты такой разборчивый? Она не ребенок.

– Она ребенок.

– А сам-то?

Зазвонил телефон. Я попросил Мисти ответить.

– Хочешь узнать, какое у меня предсказание? – пристала Джоди.

– Чудесно, Харли. – Эмбер чуть не уперлась в меня грудями. Лифчика на ней не было. Вот бы посмотреть! Спятил, ни в коем случае! Гадость какая! Типа как выкопать папашу из могилы. – Вот ты, значит, как. Помни, дареному коню в зубы не смотрят.

– Предсказание, – не унималась Джоди.

Эмбер повернулась и, виляя задом, удалилась в душ.

– Это была миссис Шенк, – сообщила Мисти, вернувшись от телефона.

– Кто?

– Шенки живут за Мелоунами. Перед въездом на мост. У них ванна для птиц и прихожая голубая. Даг и Круз ездят с нами на автобусе.

– Кто?

– Она видела, как ты съехал с дороги и простоял так почти час. Говорит, не хотела тебя беспокоить, тем более вид у тебя был «не подходите близко». Хочет убедиться, благополучно ли ты добрался домой.

– Что?

– Нечего было врать, – сердилась Мисти. – Она бы все поняла.

– Что? – повторил я. – Кто?

Мисти вслед за Эмбер покинула кухню. Джоди что-то писала. Я вдруг забыл, что собирался делать.

Звуки гремели у меня в ушах. Слух как-то болезненно обострился. Я слышал, как скрипит по бумаге карандаш Джоди, и знал, что она пишет ПАМАЛИТЬСЯ ЗА ДУШУ ПАПЫ. Я слышал, как Мисти взбивает подушку, чтобы расположиться перед телевизором, и знал, что это та самая плоская, засаленная голубая подушка, которую папаша брал с собой на охоту. Я слышал, как Элвис во дворе обнюхивает свою миску, и знал, что пес голоден. Я слышал, как вода стекает по голому, покрытому пеной телу Эмбер, и знал, каких мест Эмбер касается.

Хорошо бы Бетти на своей шкуре испытала нечто подобное. Может, поняла бы тогда, что некоторые вопросы лучше оставить без ответа.

Я прошел в комнату Эмбер и посмотрел фотки ее одноклассниц в альбоме. Эшли Броквей была не такая уж противная.

Не помню, когда папаша в первый раз ударил меня, но как он впервые прибил Эмбер – помню. Ей было три года, и приходилось серьезно с ней считаться. В ее присутствии нельзя было листать комиксы «Настоящий мужчина», мама сказала, что Скелетор слишком страшный. Меня ругали за разбросанное «Лего» – ребенок может подавиться. Я пикнуть не смел, когда она хватала мои машинки, зато стоило мне прикоснуться к ее кухонному набору, как я получал по башке. Тысячу раз мне самому хотелось ее стукнуть, но тогда досталось бы по первое число.

Папаша поднял на нее руку потому, что она разлила его пиво. Он спокойненько смотрел телевизор, как вдруг – раз! – и схватил ее за руку своей лапой, легко и просто, словно жестянку. Дернул на себя, размахнулся и отвесил оплеуху.

Ничего громче этой пощечины в жизни не слыхал. Вопли Эмбер и то были тише.

Ее глаза наполнились несказанным ужасом, и я увидел в них себя. Не свое отражение, нет, а саму суть своей жизни. Я знал: папаша забрал ее смелость.

Из другой комнаты прибежала мама и застыла в дверях. Ее взгляд призывал меня дать ответ, но я был слишком мал. «Брось его, – хотелось мне сказать, – он обижает нас». Но куда нам было деваться? Мы принадлежали ему. Для меня – для ребенка – отнять у тебя твое кровное означало верх несправедливости.

Мама подхватила Эмбер на руки и унесла, бормоча слова утешения.

В ту ночь Эмбер приснился дурной сон и она забралась в постель ко мне, а не к папе с мамой. Свернулась калачиком и посапывает. А я не спал до самого рассвета, в голову лезли всякие мысли насчет папаши. И такая тоска взяла, не хуже, чем когда впервые увидел, как папаша помочился на искрящийся свежий снег.