Лукас Фоули - Призрак семьи

Но в выцветших глазах леди Редверс и ее плавных жестах читалась такая несокрушимая энергия и жизненная сила, что это вызывало смутную тревогу. И Артур Редверс, недосягаемый идеал для большинства студентов Оксфорда, в ее присутствии словно поблек и отступил в тень.

Взаимная привязанность матери и сына была очевидна, и я, наблюдая за ними, с новой силой почувствовала неуместность своего присутствия здесь, в доме умирающего. Какую поддержку я, чужак, мог предложить тем, кто связан кровными узами и столькими общими воспоминаниями?

Но леди Редверс приветствовала меня столь любезно и гостеприимно, что я несколько воспрянул духом. Комната моя была прекрасно обставлена, а ужин – просто великолепен. Затем мы с Артуром устроились в курительной, еще пропитанной запахом излюбленных сэром Арчибальдом дешевых сигар, и пробыли там почти до рассвета. Я понимал, что сейчас Редверсу нужен не собеседник, а слушатель, и старался выказать ему все внимание и поддержку, которую он, безусловно, заслуживал. Временами в голосе Артура явственно сквозила горечь. Чем больше говорил Артур, тем яснее становилось, что отца и сына связывало очень немногое, и ни тот ни другой не старались упрочить эту связь. Сэр Арчибальд долго не мог смириться с тем фактом, что Редверс лишен художественного дара, и в его глазах, в отличие от большинства английских отцов, спортивные успехи сына немногого стоили.

– Может быть, отец думал, что это единственное, что достойно передать сыну, – неожиданно сказал Артур. – В остальном, ты знаешь, он мало был похож на «благочестивого отца» из воскресной книжки… И когда оказалось, что я неспособен линию провести ровно, он потерял ко мне всякий интерес…

На следующее утро я вместе с леди Редверс и Артуром выслушал отчет доктора, который подтвердил наихудшие опасения. Сэр Арчибальд так и не приходил в сознание, и его время в этом мире заканчивалось. Речь шла о днях, не о неделях.

…Тягостная атмосфера дома, застывшего в ожидании неизбежного, по-своему сказывалась на каждом его обитателе. И без того превосходно вышколенная прислуга превратилась в невидимок, но это не спасало их от тихих и жестких выговоров леди Редверс, которая отчитывала их самолично, не доверяя этого дворецкому или экономке.

Артур – после того первого вечера – на удивление мало нуждался в моем обществе. (Может, потому, что мы очень по-разному представляли себе «допустимое» количество выпитого, и я, заметно уступая Артуру в выносливости, твердо придерживался своей нормы.) Почти все время он проводил вне дома, возвращаясь иногда за полночь, – хотя, надо отдать ему должное, никогда не терял самоконтроль и дар речи.

Я оказался предоставлен сам себе и часами прогуливался по Лондону, неохотно думая о возвращении, изучал библиотеку, пытался делать выписки для своей новой книги… И, конечно, размышлял о том, кто умирал, находясь под одной крышей со мной. Характер сэра Арчибальда был виден во всем: в его ярких солнечных картинах и коллекции холодного оружия, заполняющего каждую стену в доме; в «фермерских» глиняных трубках в курительной; в откровенно непристойной, но выполненной с большим искусством скульптуре Леды и лебедя в саду; в прожогах и следах от пепла на коврах у ножек каждого кресла в библиотеке, в радужных радостных бликах от витражей (ручаюсь, в доме не было ни одного простого стекла!), которые сейчас смотрелись так неуместно… В библиотеке висела уменьшенная копия знаменитой «Прекрасной безжалостной дамы». Золотоволосая фея склонилась над рыцарем, спящим на склоне холма, усыпанного маками, с цветом которых перекликалось ее пышное алое платье. Отброшенный в сторону меч, поймавший на лезвие закатный отблеск, был бессилен его спасти. «…Цветы в кудрях, блестящий дикий взор…» Для этой картины позировала не нынешняя леди Редверс, и я сомневался, что такая совершенная красота вообще существует в нашем бренном мире.

Я искренне сожалел о том, что мне не суждено было познакомиться с этим невероятно талантливым человеком раньше, – а теперь от него осталась лишь угасающая бездумная плоть.

На четвертый день своего приезда я сидел в гостиной и старался не шуршать страницами «Обсервера», Артур устроился на диване напротив меня и, казалось, дремал. В доме царила тишина.

И вдруг, посередине статьи о гомруле я почувствовал скользнувший по шее холодок. Я не встревожился и машинально отметил, что кто-то вошел в дом с улицы. Краем глаза я отметил, что по центральной лестнице кто-то идет наверх, на второй этаж – темное пятно на грани видимости.

И вдруг в мозгу возник красный сигнал тревоги, и я повернул голову, чтобы пристальней рассмотреть посетителя. По лестнице плавно и беззвучно поднималась женщина в глубоком трауре, ее лицо было скрыто черной вуалью. Я не мог понять, кто она, почему дворецкий не доложил о визите, и машинально встал с кресла, собираясь что-то сказать… и тут в гостиную вошла камеристка леди Редверс, уж не помню, с каким сообщением для Артура.

Ее глаза равнодушно скользнули по лестнице, не задерживаясь, словно там никого не было! Я молча переводил взгляд с нее на лестницу, с лестницы на нее… на лице камеристки наконец проступило удивление и недовольство, но оно было вызвано исключительно мной и моим нелепым поведением!

Дама в трауре тем временем исчезла из моего поля зрения. Судя по всему, она направилась к личным покоям лорда и леди Редверс, и меня пробрал холодный пот, когда я понял, что, может быть…

На следующий день я убедился, что ни слуги, ни Артур не видят эту странную гостью.

Никто, никто в доме не обращал на нее внимания, хотя однажды леди Редверс едва разминулась с ней на лестнице. Она сохраняла свой обычный, невозмутимо-недовольный вид, и взгляд ее был прикован к Артуру, но мне показалось, что она на десятую долю дюйма отшатнулась в сторону, когда мимо нее прошла Дама в Черном.

Я бы хотел знать, что она почувствовала в ту секунду – смутную тревогу? Укол страха? Холод, который так часто сопровождает сверхъестественные явления? Но миг замешательства прошел так быстро, что я не был даже уверен, что точно видел его.

И если вы думаете, что я сгорал от любопытства и желания исследовать этот феномен, вы ошибаетесь. Напротив – меня леденил ужас, а в голове царил полнейший хаос.

Бессонная ночь, и в памяти все время звенели слова Артура. «Если ее видит кто-то не из нашего рода, это значит, что он скоро умрет».

Мысли о неотвратимом, о неизбежном сводили меня с ума. Я проклинал себя за легкомысленный интерес к сверхъестественному, проклинал свой «научный подход», свое тщеславие, проклинал каждый рассказ в своем сборнике… Слезы душили меня, и я, взрослый двадцатиоднолетний мужчина, дал волю слабости, тут же устыдившись звука собственных рыданий.