Ридли Пирсон - Опознание невозможно

Ему стало по-настоящему больно оттого, что он должен был провалить тест. Он никак не мог вырваться на выходные в летний домик. Воскресный вечер дома обещал превратиться в сущий кошмар. Лиз будет в бешенстве, но с приклеенной улыбкой на лице. Он будет терзаться чувством вины, но в то же время стараться вести себя, как обычно. Он не мог ждать.

Впрочем, у этой истории имелись и свои плюсы. Дом оставался в полном его распоряжении. Это случалось не так часто, но когда случалось, он чувствовал себя так, словно ему сделали величайший подарок. В голову Болдта закралась мыслишка, что, быть может, Лиз совершила акт самопожертвования, когда уехала в летний домик, потому что прекрасно знала, как он ценил тишину во время особенно трудного расследования. От этой мысли ему стало еще хуже, потому что самые первые его догадки были сплошь негативными. Он снова перечитал ее записку, надеясь найти в ней недостающую ясность, но все было бесполезно. Брак означал массу различных вещей; но легкость сосуществования не относилась к их числу.

Болдт выключил свет на крыльце и поставил музыкальный альбом Оскара Петерсона. Он присел за пианино и заиграл впервые за несколько месяцев, думая о том, почему прежде всего приходится жертвовать тем, что доставляет удовольствие. Он небрежно сыграл вступление, отрегулировал тонарм и сделал вторую попытку.

Прослушав Оскара минут двадцать, он принялся внимательно перечитывать свои записи и заметки, сделанные во время расследования.

У Болдта был хороший слух. Мимо его подъездной дорожки промчался автомобиль, замедлил ход и остановился. Он подошел к занавеске и осторожно выглянул наружу: красный спортивный автомобиль Дафны. Она вылезла из машины, держа в руках портфель, что было дурным знаком.

Он заметался по комнате, судорожно наводя порядок. Мгновение спустя Болдт услышал ее шаги на заднем крыльце и открыл перед ней дверь.

— Ты не отвечаешь на телефонные звонки?

— Лиз отключила сигнал — Сара спит очень чутко. Извини.

— А твой пейджер? Мобильный телефон?

— В спальне, вместе с пистолетом. У меня вообще-то громко играет музыка, — извинился он. — Но я не нарочно. Проходи.

— Лиз? — Дафна в нерешительности переминалась на крыльце.

— Повезла детей в летний домик. Все в порядке. — Он жестом пригласил ее войти внутрь.

— Совсем не все в порядке, — поправила она его, входя в комнату и сразу приступая к делу. — Сегодняшняя пресс-конференция оказалась настоящей катастрофой. Шосвиц слишком много болтает! И потом еще вот это. — Она полезла в свой портфель и протянула ему фотокопию. — Оригинал находится в лаборатории, — сообщила она ему.

Через несколько минут Дафна сидела напротив него за кухонным столом, потягивая из бокала красное вино. Болдт предпочел сок. Он молча перечитал записку еще раз, прежде чем заговорить.

— «Внезапная вспышка понимания, искра, которая проникает в душу». — Прошло несколько минут. — Прислано Гарману?

Она мрачно кивнула.

— Это Платон. Наш мальчуган — изрядный грамотей.

— Ты сейчас едешь домой? — поинтересовался он, на секунду прогнав мысль об этом и раздумывая о последствиях записки. — Поздновато для тебя.

— Гарман принес ее, не вскрывая, — сообщила она. — Он догадался, что́ это. По его словам, он хотел сохранить ее в качестве улики. — Она позволила ему переварить эти сведения, прежде чем добавила: — И я вызвалась доставить ее тебе.

— Да, спасибо, — пробормотал Болдт. Затем сказал: — Знаешь, я начинаю ненавидеть это дело. По-настоящему ненавидеть.

— Да.

В ее глазах он увидел глубоко затаенную симпатию. Оба прекрасно понимали, что́ это значит, но у Болдта не было ни малейшего желания произнести это вслух, словно тогда оно получит больший вес. Перед его мысленным взором опять предстала Дороти Энрайт — занимающаяся своими делами в собственном доме и не подозревающая о том, что перед ней вот-вот распахнутся ворота ада. От всего ее тела они сумели найти одну-единственную кость. Это казалось почти невероятным.

— Почему? — спросил Болдт у Дафны, по-прежнему не упоминая о том, что означала эта записка — еще один пожар, еще одна жертва.

— Пожар или записка? — переспросила она.

— Есть разница?

— Держу пари, что есть. — Она отпила маленький глоток вина, хотя ей, похоже, не понравился его вкус. Внезапно она перестала выглядеть красивой, в ней чувствовались усталость и то неослабевающее напряжение, которое испытывал и сам Болдт. Расследование преступления, связанного с насилием над личностью — одно дело; предупреждение такого преступления — совсем другое. С появлением второй записки их обязанностью становилось предотвращение новой смерти. Это была непомерно тяжкая ноша, но неизбежная. Они уже оказывались в таком положении раньше, оказывались оба, но и об этом они не говорили, потому что тогда одни жизни были потеряны, другие изменились навсегда, и не в последнюю очередь — их собственные.

Она продолжала:

— Первую записку, как мы с тобой уже обсуждали, можно было считать чем угодно: и криком о помощи, и случайным совпадением. Вторая записка изменила все. Помни, — предостерегла она, — это всего лишь мое мнение, моя догадка.

— Я согласен с тобой.

— Эти цитаты — предупреждение, Лу. — Болдт ощутил, как по спине у него пробежал холодок. — Забудь о крике о помощи. Он собирается нанести удар второй раз. Отправив свои записки по почте, он датировал оба стихотворения, не забывай об этом. Если я права, это означает, что пожар состоится сегодня — днем или вечером. То есть сразу и быстро. Он не дает Гарману времени выяснить, где и когда это произойдет. Он предупреждает, он наносит удар — следовательно, к тому времени, когда письмо попадет к адресату, он уже выбрал жертву, может быть, даже подготовил дом к пожару.

— Господи Иисусе! — Болдт шумно выдохнул. — Имея всего только одну жертву, мы вряд ли можем говорить о том, что называется «почерком».

— Это заранее обдуманное действие, и он наслаждается им. Но намеченная жертва не обязательно кто-то из местных жителей, учти это, — предупредила она. — Может быть, это даже не обязательно человек. Возможно, он охотится за работой определенного архитектора, за каким-нибудь сооружением, которое он пытается «убить». Более вероятно, что он охотится за Гарманом. Давление, которое ты ощущаешь — я ощущаю, если на то пошло, — может быть предназначено исключительно Гарману. Он — пожарный инспектор, Лу. Его показания приводят поджигателей в тюрьму. Месть — достаточно серьезный мотив.

— Фидлер проверяет Гармана.

— Ну, это поможет, — ответила она, хорошо зная репутацию Фидлера.

— Над техническими вопросами работает Баган, я говорю о химической стороне поджога. — Он почувствовал, как она напряглась. — В чем дело?