Виталий Вавикин - 47 отголосков тьмы (сборник)

С каждым оставленным позади, в прошлом, километре усиливалось волнение. И, казалось, духота в салоне набирала в силе.

Она открыла окошко, позволив летнему ветерку ворваться внутрь. Освежить и попытаться ободрить.

Раскрыла книжку, но не для того, чтобы прочесть еще пару глав. Взяла в руки конверт и долго-долго смотрела на белую склеенную бумагу. Маленькая ручка гладила послание, взор был устремлен вдаль, а мысли наконец освободились от пугающих образов. Она не заметила, как задремала…

…И ей приснился он: красивый, высокий, статный. Будто эльф, сказочный, с волшебной красотой. Со светлыми, бело-желтыми волосами. И, конечно, с голубыми глазами, которые уверенно смотрели на этот жестокий и радостный мир. Он носил синие джинсы, выглаженную стильную рубашку, чистые, темного цвета ботинки.

Ей вдруг стало жарко, и она сняла блузку, выставив напоказ белый лифчик, прикрывающий большую грудь.

Но он продолжал смотреть лишь ей в глаза – так, как умела она одна. До этого мига.

Она поправила юбку, хотя только что была в джинсах.

«Как все странно, – подумалось ей, а когда он взял ее за руку, почувствовала себя Алисой, падающей в кроличью нору. – Все страньше и страньше…»

Чудесатее и чудесатее…

Они шли под руку – и внезапно начался бег, гонки времени и пространства. Происходящее согнулось, завязалось в узел, растаяло и перенеслось в несуществование. Какая-то белая дымка покрывала ничто. Минуло несколько секунд или дней, и реальность – вернулась. Сконденсировалась из небытия, сотворив самое себя и их, лежащих на кровати, лишенных одежд и обретших счастье.

Ей вдруг стало безумно легко и хорошо, а внизу живота зародилось нечто неописуемо приятное. Волна тепла растеклась по телу…

– Конечная! – громко объявил водитель, вернув привычный мир на место.

Она проснулась. Закрыла книжку, убрала в сумочку, которую повесила на плечо, и вышла наружу, к солнцу.

Он уже стоял на остановке, ждал ее, точно такой, как во сне, – если только то был сон.

Впервые за долгое время почувствовав смущение, она опустила взгляд и протянула ему нераспечатанный конверт. Но гость из ее мечтаний не разозлился, не закричал: «Почему ты не открыла его?!» Тот, кто тревожил ее сны, все понял, потому что когда-то давно в каком-то ином мире их души сроднились.

Она пригладила блузку, коснувшись груди, небольшой и упругой. Кроме этого нашлись и другие отличия, но ничто не могло омрачить счастья. Исполнилась греза, мечтание, проникшее в реальность и растворившееся в ее лучезарных потоках. Обратившееся ей.

И вот, уже взаправду, взявшись за руки, они пошли по асфальтовой дороге. Он прижимал конверт к себе, к самому сердцу.

– Знаешь, а я до самого последнего момента не верила, – сказала она.

– Тш-ш, – отозвался он.

– И ты не боишься моих призраков? – она вдруг вспомнила о прошлом.

– Ни слова о призраках, – произнес он, и было понятно: он знает, о чем говорит.

Его дом, вынырнув, как из омута, из окружения однотипных построек, приближался, с каждым шагом становясь выше. И вместе с ним вырастало глубоко запрятанное, почти угасшее чувство.

Она сжала крепкую руку спутника еще сильнее.

– Как ты нашел меня?

– Неважно.

– Мне нужно знать?

– Сегодня все неважно.

– И даже ты?

– Даже я.

А потом – как во сне. Такой же разрыв реальности, свихнувшийся пространственно-временной континуум, попирание законов бытия – и, как финальная точка, ее крик. Наслаждение, достигшее апогея. Эндшпиль. Лезвие действительности, перерезавшее сонную артерию ужаса.

Обнаженные, сплетенные виноградными лозами тела. Ощущение непередаваемости, невозможности, невыносимости счастья – это продолжалось почти бесконечно. Почти – но всегда есть грань, которую не перейти.

Фантазия…

Смерть…

Любовь…

Сброшенная в порыве страсти одежда усеивала пол ненужной трухой. Часы отсчитывали время. Квартира была пуста и пропитана полумраком. Картина как в фильме – но отнюдь не на экране…

Она повернулась к нему. Каштановые глаза нашли глаза цвета изначальной синевы.

«Все дело в вере, ведь когда ты веришь, ты претворяешь мечты в жизнь…» – пел глубокий, хрипловатый голос в ее голове.

– Любимый… милый… мой… – слетели опадающими лепестками слова.

Он тоже хотел что-то сказать, и она увидела это. Тихо проговорила:

– Прошепчи мне их на ухо.

– Три слова? То, что говорит мужчина женщине в такой момент?

– Да.

– Хорошо.

Он улыбнулся. Приподнялся, приблизил тонкие губы к прекрасному ушку и, словно летний ветер, холодный и горячий одновременно, зашептал мучительно медленно заветные слова:

– Я… тебя… обманул…

И призраки ворвались в открытую, неупокоенную безмятежность.

«Всегда находятся те, кто спрашивает: «А о чем все это?» Так вот. Тем, кому вечно требуется интересоваться, кому вечно требуются все ударения и точки над i, всем тем, кому без конца требуется знать, что, куда и откуда, предлагаем прочесть рассказ Харлана Эллисона «– Кайся, Паяц! – сказал Тиктак». А это – совсем другая история, произошедшая в совсем другом времени при совсем других обстоятельствах, впрочем, с теми же героями. Однако новизна не отменяет подобия, верно?

Итак, Эверетт С. Марм, более известный окружающим как Паяц, вышел из Зоны, Клиники, Здания Фабрики, Компьютерной Системы, Переделкино – называйте как хотите – и вернулся обратно в ту же Систему, розовощекий, улыбчивый, полноценный, короче говоря, прежний, но похожий на остальных. Паяц ровным счетом ничего никому не сделал, если не считать тех бесчисленных раз, когда он шутил, веселился и откалывал не со злобы разные прикольчики, да не над кем-нибудь, а над самой Системой и, больше того, даже над ее смотрителем-руководителем Тиктаком. Из-за такого безответственного поведения высчитанная жизнь сбивалась с ритма, теряла секунды и минуты и приводила в ступор окружающих. Мало кому в математическом государстве это понравится.

Тиктак отвечал за Время – главную движущую силу Всего, а Время отвечало за Тиктака. Если его стрелки отставали от окружающего, он просто их переводил. А что – должны существовать ответственные лица, которые ответственны и за саму ответственность. Да и не мог Тиктак ни опаздывать, ни делать что-либо неправильно.

И тем не менее он это делал. С того самого момента, как поймал Паяца. Точнее, с того самого момента, когда его сдала любимая девушка Алиса, разочарованная в добродушном насмешнике. И с того самого момента, как кто-то провернул шестеренки Пространства-Времени.