Виталий Вавикин - 47 отголосков тьмы (сборник)

Они с Сашкой смеются и лакомятся зрелыми ягодами шиповника.

Они с Сашкой играют в спецназовцев.

Они с Сашкой пугают друг друга, пересказывая фильмы ужасов и добавляя престрашные детали.

Они кружатся рядом со Старым Мудрым Дядюшкой Дубом и клянутся никогда не предавать это место.

Они кружатся рядом со старым пнем, Сашка поставил на него Нику, и ее длинная юбка летит синим кругом.

Они с Сашкой репетируют, как признаются в любви: он – Катьке, она – Вовке.

Они с Сашкой украшают шиповник хеллоуинскими гирляндами, а на старом пне красуется тыква с вырезанными глазами и ртом.

Они с Сашкой играют в пиратов, и, упав с «мачты», Ника ломает ключицу.

Они знакомятся после того, как подрались из-за найденной денежки, которая оказалась всего лишь пивной крышкой.

Они с Сашкой хвастаются друг другу и соревнуются – у кого больше шрамов, у кого шире ладошка, кто дальше плюнет, кто громче крикнет.

Они сооружают театрик с одним актером и одним зрителем.

Они продают первый Сашкин бутерброд.

Они с Сашкой сидят, прислонившись к старому пню, и смотрят на звезды.

Они с Сашкой сидят, прислонившись к старому пню, и не желают взрослеть.

Нику била дрожь.

Дождь, холодный вечерний августовский дождь, закончился.

Она стояла перед новеньким супермаркетом вся промокшая – до белья, до костей.

– Я мужу ужин не сделала, – сказала Ника и повернулась к дому. Проходя мимо пожухлого куста шиповника, она набрала горсть спелых красных ягод – каждая с растрепанной сухой короной. Ника стала осторожно обгрызать с ягод сочную мякоть дрожащими фиолетовыми губами. Ей было холодно в этот последний день лета.

Ника сидела на краешке Сашкиной кровати. В комнате темно, совсем темно, и она включила настольную лампу. Сашка спал на боку, подложив ладонь под щеку. Порыв ветра за распахнутым окном дернул тюлевые занавески, и они заплясали, отбрасывая квадратики.

Какая удача – Сашкина квартира на первом этаже, но на окнах нет решеток, и они не запираются на ночь. Какая удача – «дорогая» спит в другой комнате, ловя чутким слухом матери каждое движение маленькой Сашкиной Ники. Как мило, он назвал своего первого ребенка – хорошенькую голубоглазую девочку – в ее честь. Впрочем, ее мелкий тоже носит имя ее лучшего друга.

Ника сидела на краешке кровати и улыбалась. Снова порыв ветра, снова встрепенулся тюль. Окно тихонько хлопнуло, и Сашка открыл глаза.

– Привет! – шепнула Ника с улыбкой и помахала рукой.

– Ник, ты? – Сашка поморщился спросонья, провел рукой по глазам и приподнялся на локте. Наконец он осознал, что проснулся, что сейчас ночь и что рядом сидит его лучшая подруга.

– Ника, ты что тут делаешь? – прошептал он. – Света проснется, заглянет, что я ей скажу? – и Сашка увидел странную улыбку на губах Ники, и странную складку у нее на лбу, и странное выражение глаз.

– Ник? Что случилось? – он коснулся рукой ее плеча. – Все в порядке?

– В полном, – Ника улыбалась, и глаза ее блестели, блестели, как будто переливались в полумраке. – Все. Кончилось лето. Уже две минуты как осень, – сказала она, взглянув на часы.

– Лето кончилось, – шепнул Сашка. – Кончится и осень, и зима, кончится и весна, и снова наступит… – он с нарастающей тревогой глядел на нее. Что-то в ней не так –…наступит лето.

– А помнишь, как я к тебе так же пришла? – протянула Ника. – Выговориться надо было. – Он успокаивающе погладил ее по плечу. Сквозь легкую блузку пробился лихорадочный жар, и он подумал, уж не заболела ли она.

– Ох Сашка… – ее шепот стал как расплавленный металл, зрачки дрожали. – Давно это было! И вот сейчас – как в старые добрые…

Она запнулась.

– Я… Я тебе…

– Ты хочешь выговориться? Рассказать мне что-то? – Сашка глянул на закрытую дверь в комнату маленькой Ники. Темная щель говорила, что его жена Света спит.

Ника молчала.

– Что случилось? Ну что, что? – Сашка пытался поймать ее взгляд своими верными, добрыми, встревоженными глазами.

– Я тебе сказать что-то хочу, – Ника отвела взгляд, помолчала. – Тринадцать.

– Что? – резким шепотом переспросил он, нахмурившись.

– Тринадцать лепестков у цветка, – она указала на обои, где красовался неведомый науке цветок. – Ты что так нервничаешь?

Сашка и вправду занервничал. С Никой что-то стряслось. Что-то серьезное. Что-то не очень… хорошее.

– Ника? – ему удалось заглянуть ей в глаза, в дрожащие зрачки. – Что случилось?

– Да ничего не случилось, – уставшим голосом сказала она. – Просто понимаешь…

Она протянула к нему правую руку. Руку, до этого не попадавшую в поле зрения Сашки. Руку, в которой блестела раскрытая опасная бритва – такими уже давно не пользуются, такие сегодня найдешь разве что в музее или на чердаке. Несмотря на несколько ржавых пятнышек, лезвие было очень острым. По нему скользнул желтел блик от лампы и лег на удивленное лицо замершего Сашки.

Ника закончила фразу, четко проговаривая каждое слово:

– В детстве мы с тобой поклялись, что никогда не предадим наше волшебное место.

– Да, но… – сказал Сашка.

И Ника наотмашь полоснула бритвой.

На фоне ярких полотен лицо казалось восковым. Художник лежал среди разбросанных кистей на полу, покрытом разноцветными пятнами – старые краски, новые краски. И кровь. Его губы слабо дрожали.

– Они добрые, светловолосые… И только коровий хвост…

С мольберта сияла незаконченная картина: обнаженная женская спина, изгиб талии, тонкая рука подняла копну волос наверх, хитрые глаза зеленеют из-за плеча.

Рядом с его лицом тяжело ступила лапа монстра, когти заскребли по щербатому паркету.

– Такая красивая… Ты была такая красивая…

На его вспоротую грудь упала жесткая метелка – это хвост больно стегнул по ранам. Спутанные волосы пахли не фьордами и северными лесами, а гиблыми болотами и затхлостью мертвых чащ. Зеленые глаза хищника загорелись в сумраке.

– Я люблю тебя… даже такую…

Хюльдра наклонилась к умирающему художнику и начала слизывать с его лба крупные капли холодного предсмертного пота.

– Может, не надо? – спросила Вика, поправляя аккуратное темное каре. Модный жакет и черные туфли смотрелись диковато на фоне заросшей тропинки и расшатанного забора. Казалось, она совсем не готова ворошить прошлое. И все же Вика отправилась с друзьями на любимую дачу, где не была столько лет.

– Да ладно тебе! Мы же все детство мечтали пролезть к старой колдунье, – ответила ей Элька. Вылинявшие джинсы, красная рубашка в клетку, разбитые кеды – полный боевой комплект.

– К какой еще колдунье? – дернул ее за рукав темноволосый парень.