Уильям Таппли - Жертва (в сокращении)

— Нет. Ничего.

— Ну разумеется, — сказал я и покачал головой.

— Так что? — спросил Дуг. — Возьметесь вы за это дело?

— Конечно, возьмусь, — ответил я. — Мне нравятся дела, в которых сразу ясно, кто хороший человек, а кто мерзавец. А такие люди в нашей профессии встречаются гораздо реже, чем вы, возможно, думаете.

Я помолчал, затем спросил:

— Вы подписывали какое-нибудь соглашение об отказе от возможных претензий, связанных с вашим антиквариатом, заявляли, хотя бы устно, что согласны пойти на связанный с перевозкой риск?

— Нет. Эта тема вообще не затрагивалась.

— Однако контракт, в котором значились шестьдесят центов за фунт веса, все-таки подписали.

— Да. Вернее, его подписала Мэри. Шестьдесят центов за фунт каждой из поврежденных вещей. В контракте указывались и другие возможности, однако Делани сказал ей, чтобы она расписалась в этой графе, ну, Мэри так и сделала.

— Это плохо.

— Вы хотите сказать, что реальных денег нам получить не удастся?

— Этого я не говорил. Вам придется…

Тут в дверь постучали, и вошла Джули. Она положила на стол листок бумаги, улыбнулась и вышла.

Я просмотрел принесенную ею распечатку и сказал:

— Я говорю о том, что было бы лучше, если бы Мэри не подписывалась на шестьдесят центов, однако, если они действительно нанимают для работы первых попавшихся кровельщиков, платят им черным налом, используют фургоны неподходящих размеров, бросают картины на землю и так далее, мы получаем совсем неплохие козыри. Правда, вам придется кое-что сделать для меня, идет?

— Конечно. Что именно?

— Мне нужны качественные фотографии поврежденных вещей, — ответил я. — А если найдутся фотографии, которые показывают, какими они были прежде, это будет совсем хорошо.

— Мы сфотографировали все, когда оформляли страховку дома.

— В таком случае поговорите и с вашими страховщиками, — сказал я. — Не исключено, что они смогут оплатить ваши убытки.

— Я это выясню.

— Мне нужны две независимые оценки стоимости ремонта всех поврежденных вещей, — сказал я. — А кроме того, оценка двух независимых экспертов по антиквариату и искусству по поводу рыночной стоимости вещей — и теперешней, и той, какой она была бы, останься вещи невредимыми. Только позаботьтесь о том, чтобы эти эксперты согласились выступить в суде, если, конечно, до него дойдет дело, что маловероятно.

— Почему маловероятно?

— Потому что судебный процесс — это последнее, что нужно вашим перевозчикам. Они постараются уладить все миром.

— Ну да, конечно. Дурная реклама. Звучит обнадеживающе.

Я снова взглянул на принесенный Джули листок.

— «Всеамериканские перевозчики», — прочитал я. — Массачусетская корпорация, основанная в августе две тысячи второго. Офис на Кларк-стрит, Лоуэлл. И еще один на Аутлук-драйв в городе Нэшуа, штат Нью-Гэмпшир. Президент и генеральный директор Николас Делани.

Я вопросительно взглянул на Дуга.

— Это они самые, — подтвердил он.

— Ну хорошо, все, что мне требуется, я от вас получил, — сказал я. — Можно приниматься за работу. Вопросы у вас какие-нибудь есть?

Дуг Эппинг пожал плечами:

— Только один. Как по-вашему, мы сможем выиграть это дело?

— Таких обещаний я никогда не даю. Однако и не берусь за дела, которые кажутся мне провальными.

Я встал, он тоже. Я проводил его до приемной, сказав на прощание:

— Джули оформит необходимые бумаги. Как только у вас будет все, о чем я просил, дайте мне знать.

— Конечно. А пока…

— А пока я, как ваш адвокат, направлю им официальное письмо, выясню, кто их адвокат, и посмотрю, не захочется ли ему переговорить с мистером Делани и тем самым облегчить мою задачу.

Мы обменялись рукопожатиями, и Дуг ушел.

— Брейди, — сказала, помахав еще одной бумажкой, Джули, — сообщение от Алекс.

Я взял у нее бумажку, вернулся в кабинет. Джули написала: «Звонила миссис Шоу. Насчет ее брата. Перезвони ей на сотовый». Дальше стоял номер.

Я закрыл глаза и вспомнил, как вчера вечером мы с Алекс сидели у меня во дворе и уплетали большую пиццу, запивая ее кьянти. Алекс осыпала меня вопросами об Эви, и в конце концов я сообщил ей, что, уезжая в Калифорнию, Эви попросила меня жить нормальной жизнью, подразумевая под этим, что я волен «встречаться с людьми». Я сказал, что до сей поры большого желания встречаться с кем-либо не испытывал, да и особенно вольным себя не ощущал. А ощущал, что у меня есть обязательства перед Эви, — может быть, потому, что я по-прежнему люблю ее, хотя все может сводиться и просто к привычке. Я был совершенно уверен, что себя Эви связанной какими-либо обязательствами не считает.

Пока я все это рассказывал, Алекс серьезно вглядывалась в мое лицо, и я поневоле вспомнил, как она когда-то смотрела на меня поверх больших очков, какой привлекательной она мне тогда казалась… и какой привлекательной кажется сейчас, даже без очков, с одними только контактными линзами.

Мы оба немного опьянели от «Ребел Йелла» и кьянти, поэтому я сварил кофе и мы перешли в гостиную. Алекс устроилась на диване, я в кресле напротив нее. Мы пили кофе, и наш разговор обратился в конце концов к прежним дням, к тому, как мы познакомились, когда она, в то время журналистка, не давала мне прохода в связи со статьей, которую писала, к прожитым нами вместе годам. У меня возникло впечатление, что, если я попрошу ее провести со мной ночь, Алекс не откажет. Мысль эта была очень соблазнительной.

Под конец разговора мы решили, что Алекс достаточно трезва для того, чтобы садиться за руль, и я проводил ее по Коммон к станции монорельсовой дороги на Парк-стрит, откуда она могла доехать до Эйлвайфа, где стояла ее машина.

У входа на станцию Алекс обняла меня, поблагодарила за то, что я согласился помочь ее брату, сказала, что была очень рада повидаться со мной. Она коснулась рукой моей щеки, чмокнула меня в шею и, повернувшись, быстро пошла по лестнице вниз, на платформу.

Я возвращался домой, и мне страшно хотелось позвонить Эви.

Однако я не позвонил. Так уж у нас с ней было условлено. Она могла звонить мне, но получать мои звонки не желала. Ей нужно было, чтобы ничего не отвлекало ее от ухода за отцом. И она не хотела переживать. Не хотела скучать по мне, по нашему дому, по нашей совместной жизни. Пожалуй, я все это понимал.

Однако выпадали минуты, когда все это казалось мне несправедливым.

В субботу, сразу после семи вечера, я вошел в актонский ресторан «Ребрышки и плавники». Весь день лил дождь, однако ближе к вечеру резкий северный ветер разогнал тучи, и теперь октябрьское небо казалось припорошенным звездами.

Ресторан представлял собой большое, построенное в форме шалаша здание — очень много стекла и широкая веранда по всему периметру. Все это сильно походило на лыжную базу, только без лыжников. Почти все столики оказались занятыми. «Ребрышки и плавники» принадлежал к сети типовых ресторанов. Светлые сосновые панели, столы и стулья им под стать, кабинки, обитые винилом цвета ржавчины.