Светлана Гончаренко - Измена, сыск и хеппи-энд

— Погоди, Анна, — начала Вика, — а как же английский в среду?

— А ну его, скучно! Английскому ты меня сама научишь. Даже экономия будет. А я в балет хочу.

Вика не выдержала:

— Какой балет! Знаешь ли, симония — это всякие гадости у римских пап. Не помню какие, но гадости. Нехорошие! Так что не дури. Английский нужен для жизни.

Анютка надулась, а Вика лихорадочно искала аргументы:

— Я вот знаю одну тетю. Она не учила английский язык, и ей пришлось в Италии мыть туалеты.

— Значит, она не умела танцевать. Как ты даже сравнивать можешь — английский и шоу!

— Раз ты сама соображать не хочешь, — вздохнула Вика, — мне придется сделать то, что я не люблю — сказать “нет”. Нет!

Громовый рев, достойный годовалого капризника, а не милой и сообразительной девятилетней девочки, огласил квартиру. Рев стал бродить с Анюткой из спальни в кухню, из кухни в ванною, пока не иссяк в детской, приглушенный любимой подушкой.

Вика осталась наедине с “Ого-го!” На бутылке, как назло, изображена была парочка в обнимку и с рюмками в руках. Крайне неумелый рисунок — лица у влюбленных как на памятках по оказанию первой помощи при вывихах и переломах. Должно быть, один и тот же художник рисовал их. Вика не дошла еще до такой степени отчаяния, чтоб забыться над рюмкой “Ого-го!”, но была к этому близка. “Рихнулась я что ли? — сказала она себе сурово и беспристрастно. — Бегаю за Пашкой, выслеживаю, строю домыслы. Забросила дочь. Вот “Ого-го!” зачем-то купила. А что, если ничего такого и нет? Если просто у него запарка на работе? Воображение у меня нездоровое. Стоп! А волосы? У меня же есть волосы! Три дня подряд снимала с пиджака одни и те же. Желтые, с химией. И ни черта не видно в потемках на парковке! Даже галлюцинации там начинаются, ноги мерещатся. Дальше так продолжаться не может. Разве я не цивилизованная женщина? Разве я не понимаю, что этим делом должны заниматься профессионалы? Вот пусть и займутся”.

Охранно-сыскное агентство “Орлец” считалось лучшим в городе. Но произвело оно на Вику странное впечатление. Все там оказалось не таким, как она себе представляла. Например, помещения были не большие и мрачноватые, а наоборот, тесные и светлые, а настроение у попадавшихся на встречу сыщиков не сурово-напряженное, а скорее сонное. И шеф “Орлеца” Виктор Степанович Буткевич, бывший особист, человек с героическим и таинственным прошлым, также не подходил на классического особиста, хотя стены его кабинета были сплошь увешаны какими-то золочеными документами в рамочках. Вике хотелось, чтобы он был высоким и сухощавым, как борзая, и чтоб в каждой мужественной складке его продолговатого лица сквозила железная воля и горькое всезнание. Однако на лице Буткевича не замечалось ни всезнания, на вообще складок. Оно было большим и круглым, как свадебный каравай. При умеренном росте Буткевич отличался крайне плотным телосложением, а его небольшие серые глаза таили не больше выражения, чем его же пиджачные пуговицы.

Едва заслышав о Викиных проблемах, Буткевич нажал какую-то кнопку и проговорил: “Анатолия Борисовича ко мне!”

Анатолий Борисович, подобно всем сыщикам в “Орлеце”, имел округлые очертания. Лицом он напоминал уже не румяный каравай, а скорее самодельный торт, небрежно посыпанный бледной кокосовой стружкой. Зато в делах вроде Викиного он был большой дока.

— Значит, подозреваете, что супруг гуляет? — бодро поинтересовался он и умостился на подлокотнике одного из могучих кожаных кресел, густо стоявших в кабинете.

— Почему же сразу “гуляет”? — возмутилась Вика. Просто он странный стал…

— От чего же еще они странными-то делаются? — со знанием дела заметил Анатолий Борисович. — Впрочем… А вы что подозреваете: рэкет? Шантаж? Финансовые недоразумения?

— Да, что-нибудь этакое, — залепетала растерянная Вика. — Видите ли, он бывший спортсмен, практически никакого образования… Опытному жулику ничего не стоит обвести его вокруг пальца, он такой наивный!

Анатолий Борисович остался при своем мнении.

— Спортсмен, говорите? Да еще и наивный? Такой, скорее всего гуляет. А это не наш профиль. Дело скользкое — вторжение в личную жизнь и все такое. Статья есть. Вот если б его преследовали, звоночки бы делали с угрозами, вас бы, к примеру, похитили — тогда отлично! Чистый криминал! Мы бы взялись без звука. А дела семейные…

Вика запротестовала:

— Что вы в самом деле! Он не гуляет! Тут что-то… непонятное!

Она нисколько не была уверена, что Пашка не гуляет, но ни за что не согласилась бы признаться в этом перед двумя незнакомыми людьми со сдобными лицами.

Шеф, Виктор Степанович, задумался, что внешне проявилось у него в приостановке мигательных движений век.

— Вот что, — сказал он весомо. — Давайте отхронометрируем несколько суток деятельности вашего супруга. Если окажется, что его, как вы говорите, кто-то преследует, то что же — будем работать. А уж если ваш муж, как выражается Анатолий Борисович, гуляет — мы пас. То есть мы можем для вас собрать кое-какую информацию. Но ни она, ни название нашего агентства не могут быть даже упомянуты ни в каких ваших судебных разбирательствах.

— Зачем разбирательства? — возбужденно заерзала Вика в кресле. — Мне бы узнать только, где он бывает.

— Что, возьмемся, Борисыч? — обратил Буткевич свой каравай к подчиненному — скептику.

Вика обеими руками уперлась в край стола, противостоя мощи Анатолия Борисовича, и сказала твердо:

— Прекрасно! Я согласна. Зайду к вам завтра со своим адвокатом.

Сыщики одновременно моргнули. Вика подарила им бесстрастную улыбку Смоковника и покинула агентство “Орлец”, погребя в душе еще одно разочарование.

Она шла по быстро меркнущим улицам города Нетска и крушила каблуками вечерний лед, едва народившийся в лужах. Лед хрустел нежно, сахарным сухариком. Вика осталась совершенно одна в большом неуютном городе. Вот и некуда идти. Ребята из “Орлеца” только подтвердили общее место: человек человеку волк. Два круглолицых волка только что хотели обобрать хрупкую, растерянную женщину, попавшую в беду. Никакого адвоката у нее, конечно нет. А сейчас где-то там, у “Спортсервиса”… Вика вдруг поняла, что идет именно туда. Ноги сами несут! Нет, это глупо. Она промучалась в водочном павильоне четыре последних вечера, а результатов никаких, кроме пузыря “Ого-го!” Больше туда она не вернется! Или вернется, если…

Известно, что многим лучше думается на ходу. Вика, во всяком случае, когда сидела за столом или компьютером, теряла способность к интеллектуальному полету, глупела и годилась лишь для исполнения чужих заданий, зато, если шла вот так, как теперь, по длинной и ненужной улице, в ее голове вздымались целые тучи неожиданных мыслей. Поэтому сначала, квартала два, она себя жалела, а затем приступила к созиданию плана своей новой жизни, где не будет места слезам и надеждам на посторонних. Томатные брызги страданий и глухая неизвестность больше ее не устраивали. Она выяснит все про Пашку сама. Если в “Спортсервисе” все ее знают, так пусть перестанут узнавать!