Найо Марш - Зеленоглазое чудовище [ Венок для Риверы. Зеленоглазое чудовище]

— Потрясло ли это тетю Силь?

— Она сделала вид, будто речь идет о шутке дурного тона.

— А что творится с самой Фелисите?

— Она совершенно запуталась в отношениях со своим кавалером. Не хотел тебе говорить этого, но он пренеприятнейший представитель такого сорта людей, которых ты едва ли встречала в своей жизни. Он блестит с головы до ног и зовется Карлосом Риверой.

— Не следует быть рабом предрассудков.

— Без сомнения, но скоро ты сама во всем убедишься. Страшно ревнив и утверждает, что происходит из старинной испано-американской семьи. Я не верю ни единому его слову, и, кажется, свои сомнения появились и у Фелисите.

— Не ты ли сообщил мне в письме, что он играет на аккордеоне?

— Да, в оркестре Бризи Беллера, в «Метрономе». Он выходит в луче прожектора и начинает раскачиваться. Кузен Джордж собирается заплатить Бризи баснословную сумму за разрешение поиграть у него на барабане. Через него Фелисите и познакомилась с Карлосом.

— Она в самом деле влюблена в него?

— Говорит, что безумно, но ее начинает смущать его ревнивость. Сам он не может с ней танцевать в «Метрономе», потому что находится на работе. Но если она приходит туда с кем-нибудь, он смотрит зверем поверх своего инструмента, а во время сольного номера подходит к ее столику на разведку. О том, где она бывает еще, он выведывает у собратьев-музыкантов. Похоже, все они — очень сплоченная корпорация. Будучи приемной дочерью кузена Джорджа, Фе, конечно, привыкла к сценам, но кажется тем не менее слегка обескураженной. Думается, кузина Сесиль после беседы с моей матушкой спросила Фелисите, не может ли та полюбить меня. Фе тут же позвонила, спросила, как я отношусь к болтовне ни о чем, и предложила вместе позавтракать. Мы так и поступили, а какой-то дурак сообщил об этом в газете. Прочитав заметку, Карлос проявил себя во всей красе. Заговорил о ножах и о том, как в его семействе поступают с женщинами, когда те проявляют легкомыслие.

— Фе — просто ослиха, — помолчав, изрекла Карлайл.

— Дорогая, каждое твое слово — золото.

По адресу «Герцогская Застава», 3, на Итон-плейс стоял красивый особняк элегантных, хотя и чрезмерно сдержанных пропорций в георгианском стиле. На фасаде лежал отпечаток умеренности, небольшими отступлениями от которой были веерообразное окно над дверью, сама дверь с великолепным декором и парочка арок. Без особого риска можно было предположить, что это здание стало городским домом уверенной в себе богатой семьи в довоенные годы и семья эта оставляет его на попечение слуг в конце лета и с началом охотничьего сезона. В таком особняке могли вести упорядоченную праздную жизнь ничем не примечательные люди.

Эдуард Мэнкс высадил свою кузину возле дома, передал ее багаж немолодому спокойному слуге и напомнил о предстоящей встрече за обедом. Карлайл вошла в холл и с удовольствием отметила, что в нем ничего не изменилось.

— Ее светлость в гостиной, мисс, — сказал дворецкий. — Вы хотели бы?..

— Я сразу пройду туда, Спенс.

— Благодарю, мисс. Вам отведена желтая комната. Ваши вещи я отнесу туда.

Карлайл проследовала за дворецким в гостиную. Едва они поднялись на лестничную площадку второго этажа, как за дверью слева раздался ужасающий шум. Покончив с серией непристойных диссонансов, саксофон разразился протяжным воем; под клацанье тарелок ему вторила какая-то дудка.

— Наконец появились радиоприемники, Спенс? — вырвалось у Карлайл. — Я думала, здесь они под запретом.

— Это оркестр его светлости, мисс. Они репетируют в бальном зале.

— Ах, оркестр, — пробормотала Карлайл. — Я совсем забыла. Боже милостивый!

— Мисс Уэйн, миледи, — объявил Спенс, остановившись в дверях.

Леди Пестерн и Бэгот, пятидесятилетняя, высоковатая для француженки женщина, двинулась навстречу гостье из дальнего угла вытянутой в длину комнаты. В ней впечатляло все — хорошая фигура, ухоженные волосы и восхитительное платье. Она казалась с головы до ног плотно упакованной в прозрачную пленку, не позволявшую внешнему миру нарушить это совершенство. В ее голосе присутствовала выразительность. В безукоризненной дикции и хорошо уравновешенной фразеологии угадывалась иностранка, которая прекрасно управляется с чужим языком, но не любит его.

— Карлайл, моя дорогая, — проговорила она и аккуратно расцеловала племянницу в обе щеки.

— Как приятно снова видеть вас, тетя Силь.

— Своим приездом ты доставила нам огромную радость.

Карлайл подумалось, что они произносят заученные приветствия, словно герои какой-то допотопной комедии, но тем не менее получают от них неподдельное удовольствие. Две женщины были симпатичны друг другу и, ничего не требуя взамен, просто радовались своим встречам. «В тете Сесиль, — сказала Карлайл в разговоре с Эдуардом, — мне нравится ее абсолютный отказ придавать чему-либо чрезмерное значение». Он напомнил о нескольких вспышках гнева леди Пестерн, но Карлайл заметила, что эти вспышки служили для тети предохранительными клапанами и, вероятно, не раз удерживали ее от актов физического насилия в отношении лорда Пестерна.

Они сели рядом у большого окна. Карлайл, неукоснительно следуя введенному леди Пестерн ритуалу обмена наблюдениями над окружающим миром, позволила себе не без удовольствия оглядеть небольшие карнизы и хороших пропорций стенные панели, затем стулья, столы и шкафчики, которые, хотя и не несли на себе отчетливых признаков времени изготовления, гармонично складывались тем не менее в единое целое, построенное на устремленных в прошлое ассоциациях.

— Мне всегда нравилась эта комната, — сказала она наконец. — Я рада, что вы в ней ничего не изменили.

— Я ее отстояла, — ответила леди Пестерн, — выступив против самых злодейских поползновений твоего дяди.

«Увы, прелюдия окончена, — подумала Карлайл, — и мы переходим к сути дела».

— Твой дядя, — продолжала леди Пестерн, — на протяжении последних шестнадцати лет периодически предпринимал попытки затащить сюда молельные круги, латунных Будд, пристроить здесь тотемный шест и худшие образцы сюрреализма. Я отразила все эти попытки. Однажды мне даже пришлось расплавить серебряную статуэтку какого-то ацтекского божества. Лорд Пестерн купил ее в Мехико. У божества была отталкивающая внешность, а у меня имелись достаточные основания считать статуэтку подделкой.

— Он ничуть не изменился, — заметила Карлайл.

— Точнее будет сказать, дорогое дитя, что он постоянен в своем непостоянстве. — Леди Пестерн неожиданно и выразительно всплеснула руками. — Подумать только — он смешон, но жить с ним совершенно невозможно. Он сумасшедший, если не обращать внимания на некоторые малосущественные технические подробности. К сожалению, его нельзя освидетельствовать как душевнобольного. Будь у меня такая возможность, я знала бы что делать.