Елена Корджева - Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая

Теперь, чуть согревшись, можно было подумать и о коровах.

Вообще-то скотина больше любила маму. Но Густа, сама на сносях, как-то очень сочувствовала стельным коровам, которые ночью, как и она, мёрзли в холодном хлеву. Папа при первых же морозах приволок откуда-то и поставил к ним печку-буржуйку, но ведь и её нужно было топить. Поэтому, завязавшись тёплым платком, Густа торопилась к коровам. «Расторопный парень», – каждый раз с благодарностью думала она о Кристапе, находя и в хлеву охапку, принесённую им с вечера, и, не тратя времени, растапливала буржуйку. Остальное сделает мама, а пока пусть поспит в тепле. Небось по весне, когда в доме будут новорождённые, а в хлеву – телята, спать-то придётся куда меньше.

Затопив печи, Густа возвращалась в постель.

А проснувшись и лежа в полудрёме, слышала, как возится на кухне мама, собирая завтрак для всей большой семьи.

Поначалу, едва поселившись в родительском доме, Густа, услышав возню, вскакивала, чтобы помочь. Но мама заявила раз и навсегда: «Ещё навскакиваетесь обе, когда родите. Пока что я вроде справляюсь, а ваша работа сейчас – вынашивать дитя, а не таскать горшки из печи. Хочется поспать – и спите, сколько надо, пока можно».

И Густа позволяла себе понежиться под одеялом, пока запах кофе не находил дорогу к постели.

Марта вставала позже. Она вообще тяжело переносила беременность. Густа с ужасом наблюдала, как жестоко ломает сестру каждое утро, и как мама с тазиком выходит из её комнаты. От помощи мама отказалась и тут: «Сиди и не лезь, куда не зовут. Без тебя справимся. Ни к чему тебе на это смотреть. Твой ребёнок тебя не мучает – и ладно. Не буди лихо, не лезь, куда не надо».

Марта выходила измученная, с синяками под глазами и медленно, с трудом пыталась есть. Марту было очень жалко. Густа не могла понять, почему они, такие похожие, так по-разному вынашивают детей. Сама Густа даже представить себе не могла, как это она не сможет есть. Она мела всё, что давали, и готова была есть без остановки. Ела, «как за себя кидала», – шутил папа. Очень хотелось молока, но к концу ноября об этом можно было только мечтать – до весны, пока коровы не отелятся, молока не будет.

По случаю морозов школа этой зимой не работала. Сообразив, что может быть полезна, Густа взялась обучать Кристапа. После завтрака они садились за стол и, разложив книжки, которых у Густы было предостаточно, принимались за учёбу. Вначале брат пробовал улизнуть, но быстро смирился с необходимостью. А потом и вовсе втянулся. Видно было, что учёба доставляет ему удовольствие, толковый парень схватывал науку быстро. Папа, у которого по зимнему времени не было работы, слушал радио. Но Густа очень скоро поняла, что папе не так интересны дикторские тексты, как история и математика, которую изучали они с Кристапом. Папа потихоньку тоже учился, а заодно гордился своими умными детьми. Мама и Марта, оживавшая после завтрака, тоже старались во время учёбы не шуметь. Они тихонько садились к окну и, быстро перебирая спицами, вязали, внимательно слушая, что говорит Густа. Похоже, что и маме, и даже Марте тоже было интересно.

– Эти книжки тогда стояли там, в шкафах? – как-то спросила Марта.

Как видно, то детское путешествие ей тоже запомнилось.

Получив утвердительный ответ и чуть подумав, Марта призналась:

– А мне наука не по нраву, мне бы лучше простой жизнью жить. Но кто знает, что будет по нраву моему малышу. Пусть, пока можно, он тебя тоже послушает, глядишь, ума наберется, пока в животике сидит. Да и интересно ты рассказываешь, всё понятно выходит.

И как-то само собой получилось, что все окончательно увлеклись математикой, и Густа стала обучать всю семью.

Ей даже пришлось специально придумывать задачки, чтобы всем было интересно. Папа и Кристап с азартом предавались устному счету, решая примеры на скорость – кто быстрее. Начинали решать, правда, все, но мама и Марта быстро сходили с дистанции, а папа не сдавался до последнего. А когда Кристап, до невозможности гордый собой, в очередной раз доказывал, что считает быстрее всех, в папиных глазах – Густа это видела ясно – загорался огонёк гордости за сына.

Это было здорово – сидеть у тёплой печки и решать примеры. По крайней мере, можно было не думать о Георге, от которого уже несколько месяцев не было ни слуху ни духу, о том, как она одна будет растить своего ребёнка, о том, что она так и не попадёт в университет, а главное, о том, что говорит радио – о войне, которая стремительно надвигалась.

Уже были связаны к Рождеству и даже повешены неподалёку от печки носки для подарков, уже догорала последняя свеча на венке Адвента, а мороз и не думал отступать. Хутор жил замкнутой жизнью, а его обитатели старались по возможности лишний раз не высовывать носа из дому, выскакивая только на считаные минуты, чтобы пробежать по знакомому маршруту: дом, хлев, где пережёвывали свою жвачку коровы, да сарай, откуда с вечера приносились промерзшие до звона дрова. Единственным ключиком к внешнему миру было радио. Оно с завидной регулярностью передавало новости, невесёлые и тревожные. Правда, последнее время и радио стали включать редко – батарейки садились, а ехать в город за новыми по такой погоде было совсем ни к чему.

Так и сидели в тишине под треск дров в печи, решали примеры и слушали, как читает Густа вслух учебник истории.

Рождество прошло спокойно.

Загодя, едва только зажгли первую свечу на венке Адвента, стали готовить подарки. У мамы, сколько Густа помнила себя, был настоящий ткацкий станок. Сразу же после дня Микеля, когда шумно отмечался праздник урожая, папа доставал его, и на всю зиму это большое сооружение занимало своё место в комнате. Всё, от ткани на юбку до половичков ткалось на нем.

И в этом году он тоже привычно раскинулся вдоль стены. Однако много ткать не получалось. Марта, которая обычно с удовольствием прибивала челночную нить широкой деревянной гребёнкой и легко нажимала на педаль, почти такую же, как на рояле, увы, к станку почти не подходила. В искусстве ткачества Марта давно переплюнула маму. Но в этом году в её руках не было сил, чтобы широкими взмахами гнать тяжёлый деревянный челнок по реке из туго натянутых нитей.

У Густы же сил, может, и хватило бы, но умения не было. Так что станок просто стоял и напоминал о себе, отзываясь иногда лёгким скрипом.

В ожидании прибавления в семействе вроде бы и надо было ткать, но холод, тревога, которую излучало радио, а главное, неуверенность в будущем как Густы, так и Марты, от мужа которой тоже не было вестей, порой просто лишали сил. Но ныть и жаловаться не принято было в семье Лиепы. Именно поэтому Густа обучала семью математике и читала вслух учебники, папа шутил, а мама, сидя со спицами у зажжённой лампы, пела своим звонким сильным голосом, прогоняя грусть и печаль.