Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)

Узор начинал вырисовываться.

Жанетт видела ошибки, упущения по небрежности, саботаж в расследовании и манипуляции. Полицейские и прокурор не выполнили свою работу, влиятельные персоны лгали и извращали факты.

В документах проглядывали нехватка энтузиазма, нежелание и неспособность дойти до сути. У Жанетт все отчетливее складывалось впечатление, будто полиция и прокуратура попросту не стремятся расследовать дело. Она листала материалы следствия и чем больше читала, тем острее ощущала отчаяние.

Она работала в отделе насильственных преступлений, ее буквально окружали преступники, совершившие сексуальное посягательство.

Один за другим.

И мертвые, и живые.

Насилие и сексуальность, подумала Жанетт.

Два явления, которые никак не должны быть связаны, но которые часто оказываются так или иначе единым целым.

Дочитав до конца, она почувствовала себя опустошенной. Надо пойти к Хуртигу и коротко изложить ему новые факты. Жанетт взяла свои записи и на трясущихся ногах направилась к его кабинету.

Хуртиг сидел, глубоко погрузившись в материалы следствия. Стопка очень походила на ту, что она сама только что прочла. – Что это? – Жанетт с удивлением указала на бумаги, которые он держал в руках.

– Датчане еще прислали. Я подумал – неплохо бы мне их прочесть, а потом мы объединим всю известную информацию. Тогда дело пойдет побыстрее. – Хуртиг улыбнулся ей. – Кто начнет, ты или я?

– Я. – Жанетт села. – Пера-Улу Сильверберга, или Пео, тринадцать лет назад подозревали в том, что он изнасиловал приемную дочь, когда той было семь лет.

– Только что исполнилось семь, – вставил Хуртиг.

– Да. А тебе известно, кто подал на него заявление? В моих документах этого нет.

– В моих тоже. Наверное, кто-нибудь из школы, куда ходила девочка.

– Вероятно. – Жанетт заглянула в свои записи. – В любом случае дочь подробно рассказала о, я цитирую, “воспитательных методах Пера-Улы, включавших побои и другое насилие, но ей было трудно рассказать о случаях сексуального посягательства”. – Жанетт отложила бумаги, глубоко вздохнула и констатировала: – По ней было видно, что она испытывает сильнейшее отвращение, она описала действия Пера-Улы как ненормальные.

– Вот сволочь! – Хуртиг покачал головой. – Если семилетка думает, что папа… – Он замолчал, и Жанетт опять взяла разбег. – Девочка снова и снова описывает физическое насилие со стороны Пео, как он требовал от нее французских поцелуев, как слишком грубо подмывал ее.

– Ну пожалуйста, – произнес Хуртиг почти умоляюще.

Но Жанетт решила договорить до конца и неумолимо продолжала:

– Девочка сообщила несколько специфических деталей и подробно описала свои ощущения, когда Пер-Ула являлся к ней в комнату по ночам. Рассказ девочки о том, как он вел себя в ее постели, позволяет утверждать, что имел место анальный и вагинальный половой акт. – Жанетт сделала паузу. – В общих чертах это все.

Хуртиг поднялся и подошел к окну.

– Я открою окно, ладно? Надо воздуху глотнуть. – Не дожидаясь ответа, он снял с подоконника горшок с цветком и открыл узкую фрамугу. – Половой акт? – проговорил он, глядя на парк. – Если речь идет о ребенке, это разве не называется изнасилованием?

Жанетт не нашла в себе сил ответить.

От свежего ветра затрепетали бумаги, и крики детей, играющих в парке, смешались с фоном – щелканьем компьютерной клавиатуры и шумом кондиционера.

– Так почему дело закрыли? – Хуртиг повернулся к Жанетт.

Та вздохнула и прочитала:

– “Принимая во внимание, что произвести расследование в отношении девочки не представлялось возможным, нельзя тем не менее исключать, что изложенное не соответствовало действительности”.

– Что? Нельзя исключить, что изложенное не соответствовало действительности?! – Хуртиг хлопнул ладонью по столу. – Это что за рыбий язык?

Жанетт хохотнула:

– Девочке просто-напросто не поверили. И когда потом защитник Пео указал, что проводивший допрос полицейский иногда задавал наводящие вопросы, а кое-что было притянуто… – Она вздохнула. – Факт совершения преступления оказался не подкреплен уликами. Дело списали со счетов.

Хуртиг открыл свою папку и принялся перебирать бумаги, ища что-то. Найдя нужный документ, он положил его на стол.

Он уже начал было читать, как вдруг какой-то ребенок в парке дико завопил, кто-то громко заплакал. Хуртиг запнулся, почесал в ухе, подождал, когда дети успокоятся или хотя бы утихнут. – Так что у тебя? Есть продолжение? – Жанетт вытащила сигарету из пачки и подвинула стул ближе к окну. – Ты не против? – спросила она, указывая на сигарету.

Хуртиг мотнул головой, высыпал ручки из жестянки и протянул ей:

– Да, продолжение имеется.

– Послушаем. – Жанетт закурила, выдохнула дым в открытое окно, однако большую часть дыма тут же затянуло назад, в кабинет.

– “Сильверберги, а именно Пер-Ула и Шарлотта, чувствуют себя после расследования выставленными напоказ и подвергшимися преследованию и не желают больше иметь дела с этой девочкой. Датская социальная служба поместила ее в семейно-воспитательную группу. Также вблизи Копенгагена”.

– А что с ней было потом?

– Этого я не знаю, но надеюсь, что люди, как говорится, были добры к ней.

– Ей сейчас около двадцати, – заметила Жанетт, и Хуртиг согласно кивнул.

– А теперь – кое-что непонятное. – Он расправил спину. – Сильверберги переехали в Швецию, в Стокгольм. Купили квартиру на Гласбруксгренд и зажили в мире и довольстве.

– Но?..

– Копенгагенская полиция по какой-то причине захотела еще раз допросить его. Датчане связывались с нами.

– Что?

– И мы вызвали его для беседы.

– Кто присутствовал?

Хуртиг положил на стол документ, который держал в руках, и пододвинул к ней, указав на верхние строчки.

Жанетт стала читать поверх его пальца.

Руководитель допроса: Герт Берглинд, отдел по делам изнасилования и инцеста.

Дети в парке, как и клавиатура в соседнем кабинете, затихли.

Только кондиционер и тяжелое дыхание Хуртига.

Указательный палец Хуртига.

Аккуратно подстриженный ноготь без траурной каемки.

Адвокат ответчика: Вигго Дюрер.

Жанетт читала, понимая, что на следующей странице тончайшей дымкой лежит другая правда. Другая реальность.

Заседатель: Кеннет фон Квист, прокурор.

Дело только в том, что эта реальность отвратительна так, что ее трудно даже представить.