Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)

Сначала она сядет на пароход до Мальмё, потом на поезд до Стокгольма, а потом – на автобус до Тюресё, где живет та пожилая женщина.

И на этот раз она расскажет все, а именно – все, что она знает о себе самой.

Она должна это сделать.

Если Виктория Бергман сможет умереть по-настоящему.

Последний раз Иво Андрича рвало в осажденном Сараеве больше пятнадцати лет назад. После очередного рейда сербов на окраины города в составе группы добровольцев он собирал то, что осталось от десятка семей, имевших несчастье оказаться на пути эскадрона смерти.

Проработав пятнадцать минут с телом Фредрики Грюневальд, Андрич скорым шагом направился к ближайшему туалету.

Сейчас было как тогда. Ненависть, унижение, возмездие.

Возвращаясь в секционную, он пытался не думать о девочке, которую он достал из многоквартирного дома в Илидже. – Jebiga! – выругался он, открыв дверь и снова ощутив вонь от лежащего на столе тела.

Забудь про Илиджу, велел он себе и снова натянул защитную маску.

Это большая толстая женщина, а не худенькая девчушка.

Забудь ее.

Иво был не из тех, кто часто плачет, и тем более не мог понять, почему слезы льются именно сейчас.

Тыльной стороной одной руки он утирал слезы, а другой бессознательно стаскивал покрывало с обнаженного тела Фредрики Грюневальд.

Взяв блокнот и подавляя рвотный позыв, Андрич записал, что несчастная, вероятно, задохнулась, когда ей в горло затолкали собачьи экскременты.

Помимо экскрементов, во рту, дыхательных путях в носоглотке содержались следы рвоты с остатками креветок и белого вина.

“Почему я работаю со всем этим?” – подумал Иво и закрыл глаза.

Мысли невольно снова вернулись к девочке, заглянувшей в гости к кузине в Илидже.

Девочка, которую звали Антония, была его младшей дочерью.

Линнея сидела в кресле для посетителей по ту сторону стола.

София гадала, как быстро ей удастся внушить девочке доверие.

Она показала Линнее фотографии трех рисунков.

Линнея, пять, девять и десять лет, цветные мелки.

– Это ведь ты? – спросила София, указывая на рисунки. – А это – Аннет?

Линнея явно удивилась, но ничего не ответила.

– А это, наверное, ваш знакомый? – София указала на Вигго Дюрера. – Из Сконе. Кристианстад.

Софии показалось, что девочке стало легче.

– Да, – вздохнула Линнея, – но рисунки, по-моему, плохие. Он был другой. Худее, чем на рисунке.

– Как его звали?

Линнея поколебалась и наконец шепотом ответила:

– Это Вигго Дюрер, папин адвокат.

– Не хочешь рассказать о нем?

Девочка задышала поверхностно и прерывисто, словно хватая воздух ртом.

– Вы – первая, кто догадался, что я нарисовала, – выговорила она наконец.

София подумала об Аннет Лундстрём – та истолковала превратно каждый штрих на рисунках Линнеи.

– Как хорошо, что есть кто-то, кто понял, – продолжала Линнея. – А вы – та, о которой писал папа? Пифия? Кто-то, кто понимает?

– Я могу быть тем, кто понимает, – улыбнулась София. – Но для этого мне понадобится твоя помощь. Можешь рассказать, что ты нарисовала?

Линнея ответила быстро и с внезапной прямотой, хотя ее ответ и не касался непосредственно рисунков:

– Он был… он нравился мне, когда я была маленькой.

– Вигго Дюрер?

Линнея смотрела в пол:

– Да… Он был таким милым вначале. Потом – кажется, когда мне исполнилось пять лет – он иногда вел себя очень странно.

Именно Линнея проявила инициативу и заговорила о Вигго Дюрере, и София поняла: начался второй этап лечения. Тот, где надо вспоминать и перерабатывать.

– Ты хочешь сказать – он хорошо относился к тебе до того, как тебе исполнилось пять лет?

– Я так думаю.

– Значит, ты отчетливо помнишь себя в таком раннем возрасте?

Линнея подняла взгляд и посмотрела в окно:

– Ну-у, “отчетливо” бывает разное. Я помню, что он мне нравился до того случая в Кристианстаде… Когда он приехал к нам в гости.

София подумала о рисунке, представлявшем Вигго Дюрера и его собаку в кристианстадском доме Лундстрёмов.

Карл Лундстрём сам упоминал о том событии в письме, которое принесла с собой Линнея. Девочка презирала отца, но Вигго – боялась. Она делала, что он велел, а Аннет и Генриетта вели себя как слепые. Они не видели того, что совершалось рядом с ними. Как обычно, подумала София.

Потом Лундстрём написал, что Вигго дважды невежда. Вообще из письма Лундстрёма София сделала вывод, что двойное невежество Вигго состоит в том, что он совершил ошибку и не осознал этого.

Остается всего один вопрос, констатировала София. В чем именно оказался невежествен Вигго Дюрер?

Она была твердо уверена, что понимает, на что намекал Карл Лундстрём. Перегнувшись через стол и глядя Линнее в глаза, она спросила:

– Ты не хочешь рассказать мне, что случилось в Кристианстаде?

Прокурор Кеннет фон Квист, вообще говоря, не был знатного рода. Просто однажды, еще учась в гимназии, он присоединил “фон” к своей фамилии, чтобы придать себе значительности. Он так и остался не в меру тщеславным и уделял исключительное внимание не только своей репутации, но и своему внешнему виду.

У Кеннета фон Квиста появилась проблема, и эта проблема его беспокоила. Да что там, его настолько встревожил только что имевший место разговор с Аннет Лундстрём, что он почувствовал, как мирно спавший до сих пор гастрит превращается в хроническую язву желудка.

Бензодиазепины, подумал он. Они вызывают такую зависимость, что свидетельские показания человека, получающего столь сильные лекарства, должны ставиться под вопрос. Да, именно так. Покойный Лундстрём все выдумал под влиянием тяжелых медикаментов.

Фон Квист уставился на стопку бумаг, лежащих перед ним на столе.

5 миллиграммов стесолида, прочитал он. 1 миллиграмм ксанора и, наконец, 0,75 миллиграмма гальциона. Ежедневно!

На Лундстрёма мог накатить такой абстинентный синдром, что бедняга признался бы в чем угодно, лишь бы ему дали новую дозу, думал фон Квист, читая протокол допроса.

Протокол был бесконечен, почти пятьсот машинописных страниц.

Прокурора Кеннета фон Квиста терзали сомнения.

Слишком много замешано посторонних людей. Людей, которых он знает лично или, во всяком случае, думал, что знает.

Вроде Вигго Дюрера.

Неужели он, Кеннет фон Квист, все это время был просто полезным идиотом и помог группе педофилов и насильников избежать тюремного заключения?

Неужели дочь Пера-Улы Сильверберга была права, обвинив приемного отца в сексуальном посягательстве на нее?

И неужели Карл Лундстрём действительно накачал Ульрику Вендин наркотиками, отвез в гостиницу и изнасиловал?