Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2

— С тебя станется, ведь ты дешевая шлюха, какие уж там тридцатые годы и Джин Харлоу!

Приближавшиеся шаги вывели меня из оцепенения. Навстречу мне шли Мариани и Семпьони (последний сладко мне улыбнулся), и в тот момент, когда я пообещала вскорости к ним присоединиться, из кабинета Чели раздался звон какого-то разбившегося вдребезги предмета. Хрустальная пепельница, подумала я и, не оглянувшись, проследовала в уборную. Напилась из фонтанчика с питьевой водой. Если отбросить эмоции, Каллигари и впрямь вполне могла сойти за Харлоу; даже при ее скромных способностях замечательный ритм оригинала оказал бы на нее свое воздействие.

Я представила себе, как прекрасно было бы отказаться от работы в ее пользу, махнуть на все рукой и поехать отдыхать. Но сразу же подумала, во что превратится непринужденная и многозначительная фривольность великой звезды, если наложить на нее мелкообывательскую фривольность Каллигари. Да и вообще, это уж слишком: еще в прошлом году — с меньшим шумом, насколько мне известно, — она сделала все возможное, чтоб заполучить целый ряд фильмов самой великой актрисы американского кино, а теперь статус любовницы Чели давал ей право включить весь свой голосовой напор.

(Оказавшись перед такой страшной дилеммой, я действительно не на шутку перепугалась и уже готова была не принять вызов. В течение нескольких недель я в полном смятении думала только о том, что на сей раз мне нужно полностью перечеркнуть себя, превратиться в инструмент, в опытного, но смиренного переводчика исполнительского мастерства, которое, однако, переводу не поддается. Мне надо было охватить пятидесятилетний период — от Милдред Роджерс до Бэйби Джейн Хадсон, гениальной актрисы, чей голос, пройдя через множество метаний и бурь, становился все более хриплым, сохранив при этом звучность, чистоту, неукрощенную силу молодости, которую я должна была извлечь из груди буквально с физической болью, чтобы в конце концов утвердиться в сознании собственного ничтожества.)

Итак, это существо с поросячьими глазками делает очередной заход. Что ж, у нее на пути окажутся Геркулесовы столпы, поглядим, как она их сокрушит! Я опять превзойду самое себя, буду страстной, сексуальной, комичной, роковой; я снова создам героиню, использую все резервы своей гибкости и виртуозности. В предвкушении неистового триумфа (вот дура!) я распахнула дверь и замерла: на полу, возле унитаза, тянулась вереница больших и малых капель, на которые я ни за что бы не ступила своими веревочными подошвами. Началась неделя грязи, подумала я. Должно быть, это она… Я вышла. Бона продолжала занимать мои мысли. Не то чтобы я почувствовала какую-то угрозу, но иногда полезно узнать, с какой стороны надо ожидать удара.

Нашему администратору Итало Чели около шестидесяти, и в настоящее время он занимается исключительно бизнесом, но и у него было актерское прошлое. Не знаю уж, сколько раз до знакомства с ним, а точнее, еще в детстве, я слышала, как он изображал христианских великомучеников, вплоть до самого Господа Бога, а также (с теми же интонациями и той же напыщенностью) мрачных главарей мафии, жуликов, скрывающихся под маской добропорядочности, жестокосердных отцов, землевладельцев с дальнего Запада. Трудно представить себе, как он выглядел в молодости; что-то от его тупых и угрюмых персонажей в нем осело: он почти совсем лыс, его землисто-серое лицо несет на себе определенный отпечаток пережитого, а на улыбке он экономит, как и на всем остальном.

Мы оказались на унылой улице квартала Прати, где площадь метров в пятьдесят перед тратторией была заполнена галдящей толпой, автомобилями, пыльными платанами и неоновыми фонарями на бетонных столбах. И когда я неожиданно увидела перед собой Чели с его извечно официальным видом (я бы даже сказала — сугубо официальным), пиджаком, переброшенным через одну руку, и Боной, повисшей на другой, мое настроение отнюдь не улучшилось.

Она встретила меня крайне сердечно: рассыпалась в комплиментах, справилась о щиколотке Андреа, спросила, откуда у меня такая шикарная блузка. Ее завившиеся от пота кудельки выглядели еще желтее, чем обычно, что же касается остального: бледной и гладкой кожи на лице, торчащих вперед сосков и невообразимого туалета, — все это было мне слишком хорошо знакомо.

Мы долго стояли под навесом из синей ткани, между пустым внутренним залом и кухней — прекрасное место, чтоб наслаждаться запахами! Три официанта, представители разных поколений, но одинаково медлительные, не упускали возможности показать нам, насколько мы им мешаем, стоя у них на пути.

Наконец освободились два стола на веранде, их сдвинули вместе, и под шумное перетаскивание стульев мы начали занимать места. Чели решил сесть во главе стола, рядом с ним устроилась Бона, затем Мариани и Купантони. Старик Грегори тоже уселся во главе стола, но с другой стороны; я бы с удовольствием примостилась рядом с ним, если бы Семпьони не сказал:

— А вы, дорогие дамы, можете рассредоточиться, раз уж вас так мало.

По правую руку от меня оказались Массимо Паста и Терци. Перед носом у нас стояли грязные тарелки и стаканы с окурками, и пришлось подождать, пока их не убрали и не постелили чистую скатерть.

— Что у вас есть из белых вин? — спросил Грегори, как только смог завладеть вниманием официанта.

Последовал классический ответ:

— Наше фирменное, или же «пино́-регалеали», или же… ну, я не знаю… «фонтанакандида».

Со всех сторон донеслись возгласы протеста:

— Грегори, ты что, с ума сошел!

— Мы уже час ждем!

— Так можно и от жажды умереть!

— Давай фирменное!

— Да я просто хотел узнать, — улыбнулся Грегори, ничуть не смутившись. — Мне и в голову не приходило, что я окажусь между вами и вином.

Бутылки прибыли вместе с хлебом и закусками на двух больших подносах; каждый получил возможность продемонстрировать уровень своей прожорливости. Бона проявила истинное прямодушие.

— Приятного всем аппетита, — сказала она. — Приступим к делу.

За столом перекрещивались разговоры: истории из первых и вторых рук, принесенные со съемочных площадок и со сцены, сплетни, пересуды, легендарные озвучания, утраченные и незаменимые голоса (как всегда, талант умерших не ставился под сомнение), обжорство и скупость знаменитостей, диеты, отпуска, ложь, проклятия в адрес жары, отскакивающие рикошетом обрывочные фразы, снующие взад-вперед вместе с подносами и бутылками. Время от времени автомобили своим ревом перекрывали этот гул.

— Не самое идеальное место для дружеской встречи, верно? — рискнул заговорить Семпьони, предлагая мне сигарету. — Я подчеркиваю, д р у ж е с к о й.

Я посмотрела на Мариани, но он был сосредоточен на содержимом своей тарелки.