Юрий Черняков - Чудо в перьях

Теперь засмеялись и директрисы. Немного визгливо и очень даже жизнерадостно. Мои хористы и оркестранты гурьбой, толкая друг друга, бросились вниз. Я немного помедлил. Оглядел палатки, костры, волейбольные площадки… Закаляются, значит. А детей купают в горных потоках, каких здесь в изобилии. И плюс сплошная экология. Чего ж еще…

И посмотрел на Алену. Быть может, она единственная не смеялась, глядя на меня неотрывно и исподлобья.

— Значит, Эвридика отказала своему Орфею? — спросил я.

— Какой вы Орфей, Павел Сергеевич, — сказала она негромко. — А я тем более не Эвридика. Хотя это вполне можно назвать адом. А можно и не называть. Прощайте, Павел Сергеевич!

Я поклонился ей, стал спускаться, догоняя своих. И чувствовал себя полным, законченным идиотом.

Потом, дома, я сказал Марии, не удержавшись:

— Видел твоего Васю. Был там у них.

— И как? Понравилось? — спросила она, продолжая гладить Сережкины распашонки.

Я подошел к ней сзади, обнял. Она замерла, держа утюг на весу.

— Вот так, с утюгом, у нас еще не было, — сказала она, и мне послышался отголосок того, что я услышал в горном лагере инсургентов.

— Он передавал тебе привет. Сказал, что замерзает без тебя по ночам, — продолжал я истязать себя. — Они его судили за то, что не хотел тебя отпускать.

— Слушай больше! — сказала она. — Гнались за мной, как собаки! Хотя мне действительно сначала там понравилось. Потом думаю: ну уж нет!

— Надо вызвать войска, — сказал я. — Они погубят детей.

— Ты хоть в это не лезь, ладно? — Она повернулась ко мне, держа утюг наготове. Казалось, что она еще не совсем ушла из того лагеря. — Опять звонил хозяин. — Она отвернулась, принявшись гладить. — Сказал, что вышлет за вами свой самолет. Очень нервничал по поводу этой истории со зданием мэрии. Не знаешь почему? Очень торопился на какое-то заседание. Сказал, что позвонит ночью… Да, опять этот противный голос вмешался. Сказал, что позвонит полвторого ночи. И просил телефон на этот раз не отключать. Ты чего-нибудь понимаешь?

— Без понятия, — пожал я плечами, нетерпеливо поглядывая в сторону своей музыкальной комнаты.

— Наверно, его скоро оттуда попросят, — продолжала она, водя утюгом. — У нас бабы в магазине кто что говорят. Мол, выборы какие-то будут. А кто на выборы не придет или не за того проголосует, тому пенсию будут срезать… Я уж о дарственной не заикалась. Голос уж больно расстроенный.

Я рассеянно кивнул, взял на плечи сына, прошел с ним в музыкальную комнату, усадил рядом, коснулся клавиш… Почти сразу забылся, и вот тело потекло, по-те-е-е-кло, растягиваюсь во времени и пространстве, и вот я уже журчащий ручей, по мне плывут травинки, скользят водомерки, плещет плотва, порхают, радужно трепеща крыльями, стрекозы, а меня закручивает, несет все быстрее, а впереди уже слышны рокот и могучий гул океана, готового меня поглотить.

Я опустил руки. Потом оглянулся. В дверях стояли жена и родители.

— Это что было? — спросила Мария.

— Не знаю. — Я закрыл крышку рояля.

Она взяла сына на руки, но он захныкал, желая остаться.

— Мы вот виноваты, — вздохнула мать. — Не дали с отцом тебе образования. Да и какая музыка тогда была?

— Никто не виноват, — сказала Мария. — Сыграл бы еще эту, знаешь…

— Не знаю! — повторил я. — Пошли спать. Хотя все равно не дадут. Опять всю ночь будут трезвонить. Но хоть пару часов покемарить.

Мы с Марией долго не могли уснуть. После того бегства в лагерь она спала отдельно, но тут сама попросилась, и мы лежали с ней, обнявшись, ожидая звонка.

— Зачем ты туда лазил? — спросила она. — Хотел убедиться?

— И убедился, — сказал я. — Ну, согрелась?

— В том-то и дело, — вздохнула она, проведя пальцами по моему лицу. — Один мужик греет, другого самой надо греть. Вот и вся между вами разница.

— Глубоко! — засмеялся я. — А какая между вами? Одна хочет согреться, другая хочет согреть?

Потом мы заснули. Проснулись уже утром, от звонка. Говорил референт Радимова уже не помню по каким вопросам.

— Самолет за вами выслан. Собирайтесь. Андрей Андреевич очень просит.

Всех своих мне удалось собрать довольно быстро. Долго ждали Наталью. Уже сели в самолет, когда она показалась на летном поле.

— Подождите! — сказал я пилотам. — Без нее мы не можем. Она у меня солистка.

Краем глаза я видел, как переглянулись, заулыбались оркестранты: Наталья не из их рядов. То есть летим с хорошим настроением.

А в столице меня ждал сюрприз. Прямо на летном поле ко мне подошли ребята в штатском, взяли под локоток. В голосе и глазах сплошная предупредительность.

— Мы задержим вас ненадолго, — сказал, по-видимому, старший. — Андрей Андреевич в курсе. Пусть ваши артисты отдыхают и приводят себя в порядок. Вечером ваш концерт. Нельзя ли по такому случаю пригласительный билет?

Они вежливо подтолкнули меня к черной машине. В дороге я старался припомнить свои грехи и допущенные огрехи. Конечно, лезу везде, куда не просят. Но если нельзя не лезть? Если сам Бодров постоянно просит о помощи?

Наконец подвезли к знаменитому зданию, стоящему за спиной памятника основателю спецслужб, провели в небольшой кабинет, где ждали благовоспитанные товарищи в хорошо отглаженных костюмах.

— Мы хотим от вас узнать, каким образом к вам, Павел Сергеевич, поступает информация о предстоящих подземных испытаниях ядерного оружия? — спросили меня после соблюдения принятых здесь формальностей.

— Мне придется ответить вопросом на вопрос, — сказал я. — Первое, откуда у вас клеветническая информация, что я располагаю секретной информацией? Второе. Знает ли о моем задержании Радимов Андрей Андреевич, пригласивший меня сюда со всем моим творческим коллективом?

— Знает. Вам об этом уже сообщили. Мы вас пока не задерживаем, просто хотим узнать источник утечки информации, составляющей высшую государственную тайну.

И тут я увидел на их столе цаплинскую газету. Она была положена как бы невзначай, наискосок от меня, но так, что я мог прочесть заголовок. Они проследили за моим взглядом. Усмехнулись. Придвинули газету поближе. Там, на снимках, была запечатлена наша мэрия в трех состояниях: до первого землетрясения, после первого толчка, после второго.

— Можете не читать, — сказали мне. — Наверно, сами догадываетесь. Когда впервые прозвучала эта версия о предумышленном совмещении по времени испытаний с заседанием правительства по известному вам вопросу, мы подумали, вернее, для себя решили, что это не более чем журналистская натяжка…

В их голосах, а вступали они в разговор по очереди, как бы продолжая друг друга (что-то вроде перекрестного допроса), звучало сочувствие, плавно переходящее в сожаление. Мол, мы все понимаем, но вот не знаем, чем вам помочь в сложившейся ситуации. Так, по крайней мере, прочитывались, не без труда, их мысли, к этому мягко и ненавязчиво меня подталкивали. «Кто за ним стоит? — мелькало в их мыслях. — Неужели сам Радимов? А кто еще? Конечно, Радимов… Уже известный всем своими популистскими акциями. А ныне, чтобы как-то подправить свой пошатнувшийся, как здание мэрии, авторитет, прибег к этой дешевой акции, используя тектонические особенности грунта, на котором стоит это чудом восстановившееся сооружение прошлого века. Для этого использовал своего прежнего водителя и телохранителя, специально — тут нельзя не согласиться с Романом Романовичем — оставленного в Крае, чтобы поддерживать подобными чудесами свое реноме, или, как он сам любит выражаться, харизму». Все это я прочитал в их головах без особого напряжения. И понял, почему хозяин дал согласие на мою с ними встречу.