Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— Уловил, — ответил Леха. — А в теннис или гольф он меня играть не заставит?

— Нет. Он сейчас в инвалидной коляске ездит. У него опять ноги парализовало. И вообще ему, дядюшке твоему, семьдесят два все-таки. Но вот в шахматы он, говорят, неплохо играет. А ты, если что, сумеешь?

— Ходы знаю, — поскромничал Леха, хотя вообще-то был бессменным чемпионом цеха, а по заводу регулярно в первой десятке был. Правда, давно уже за доску не садился. Месяц назад играл с Севкой…

Вот тут Коровин как-то неважно себя почувствовал. Вовсе не оттого, что ему со ста граммов поплохело. Просто неприятно стало, что вот он тут сидит, лопает, а Севка где?

— Евгеньич, — Леха тоже решил упростить разговор и перейти с полковником на «ты», тем более что не намного он и старше был, полковник этот, — ты человек осведомленный. У меня друг есть, Севка Буркин…

— Понял, — не дослушав, произнес Воронков, — все нормально. Жив, здоров, и уже дома, жену и сына обнимает. Конечно, немного напугался, но штаны чистые. Если но будет много звонить языком, то проживет до ста лет. Могу тебе еще одно объяснить, чтоб знал. Там у вас на селе, после твоего отъезда к Королю, получилась большая разборка между «гладиаторами», с одной стороны, и мужиками — с другой. Там твое оружие поработало. Какой-то дедушка, бывший фронтовик и чекист, молодость вспомнил и из немецкого автомата покрошил кучу народу. Галя Митрохина, как выяснилось, тоже стреляла. В общем, еще вчера ночью весь склад оружия из леса вывезли. Митрохину вернули на ее законное место — в психбольницу. Старика отправили в больницу — у него сердечный приступ разыгрался. Бумаги, которые у тебя «варриоры» забирали, мы от них получили. Из квартиры гражданки Брынцевой изъяли сундучок с десятью тысячами золотых монет царской чеканки и бриллиантовое ожерелье XVIII века ориентировочной стоимостью в 250 тысяч долларов. Еще вопросы есть?

— Вроде нету, — сказал Леха. — Разве что спросить, не потребует ли дядюшка эти монетки назад?..

— Поздно. Очень вовремя нашли. Сейчас дом уже выселен, там ремонт начали. Ударными темпами. Все коммуналки расселили за день. Мэр сгоряча первое и второе строения тоже переселил. Так что за него сейчас человек двести Богу свечки ставят. Там уже какие-то мальчики решили соорудить супермаркет «Стратонавт». В честь Усыскина, должно быть.

— А кто финансирует? — спросил Леха, хотя и так догадывался, что не иначе это вверенный ему банк «Статус» раскололи.

— Ты, — усмехнулся полковник. — Не волнуйся, все по инструкции. И вообще — хорошо запомни: меньше спрашиваешь, дольше живешь.

После обеда Воронков откланялся, а Леха остался один.

Хотелось добавить, но пить было нечего. А самое главное — всякие там рассуждения полковника пугали. Ведь и правда, могут травануть, взорвать или еще что. В очень уж крутые дела Леху затянуло. Банкиров нынче так часто шлепают, что жуть. И банки лопаются то и дело. Раньше это Леху никак не колыхало, а теперь… Ясно ведь, как божий день ясно, что его в наследники неспроста направили. Наверное, могли бы и какого-то другого подобрать, поумнее и потолковее. Ведь этот самый дядюшка никогда в жизни не видел ни Леху, ни его отца, а деда мог только на фото видеть, да и то если поручик Коровин не погнушался держать при себе карточку брата-комиссара.

Что стоило Воронкову или другому начальнику подобрать в своем дружном коллективе образованного, приличного работника, с хорошими зубами, например? Нет же, пришлось настоящего Леху впрягать. Это могло означать только одно. Импортный дядюшка от кого-то получил фотокарточку настоящего Лехи. Но тогда, скорей всего, Александр Анатольевич должен был бы Знать и другие подробности биографии своего двоюродного племянника. В частности, то, что он безработный, а вовсе не банкир. Тем не менее Леху не стали представлять богатому дядюшке таким, как есть, а стали приводить в порядок.

Вообще-то, можно было и не думать ни о чем. Жил же, блин, без малого сорок лет и ни о чём толком не задумывался. Нет, конечно, иногда и думал, но как-то не всерьез. На фига это было? Пока маленький был, за Коровина мама с папой думали. Как родить его, выкормить-выходить. Потом, когда в школу пошел, еще и школа за Леху думала. Чему его учить и как воспитать из него строителя коммунизма. Правда, объяснить Лехе и другим товарищам, зачем, собственно, этот коммунизм строится и что он вообще собой представляет, как-то позабыли. Точнее, объясняли, конечно, насчет того, что все будет по способностям и по потребностям, но откуда возьмется по растущим потребностям, ежели каждый будет давать только по ленивым способностям, не рассказывали. Опять-таки, потребности эти росли так быстро, что уже никаких способностей не хватало. Поэтому, когда начал Леха вкалывать, то ему задумываться над высшими проблемами просто времени не было. Он гнал свой план, смотрел, чтоб народ перевыполнял умеренно, чтобы допуски плюс-минус соблюдались, вместо углеродистой стали вязкую не ставили или наоборот. А зачем да почему — по фигу. Завод режимный, мало ли зачем какая деталь изготовляется? Кстати, само «изделие» в полном сборе Леха даже не видел ни разу в жизни. Потому что здесь, у них, только узлы и агрегаты делали, а собирали все в кучу хрен знает где. Насколько эта Лехина работа приближала построение коммунизма, он не знал, а насколько удаляла — думать не собирался. Тогда платили нормально и точно, когда положено.

О том, что коммунизм — это плохо, Леха услышал по телевизору. Одни — поначалу их ой как много было! — считали, что так и есть, другие — их поначалу было всего ничего — кричали, что это брехня и козни сионистов, а большинство — и Леха в том числе — сопели в две дырки и помалкивали. И не потому, что боялись получить по морде или сесть в каталажку, а потому, что разбирались во всем очень хреново и не хотели выглядеть дураками. Есть на Руси хорошая поговорка: «Помолчи — за умного сойдешь». Самая лучшая позиция, ежели лень задумываться.

Конечно, за последние годы, когда с зарплатой пошли напряги, а потом Леха начал вести жизнь свободного от работы человека, раздумий стало больше. Иногда приходилось решать такие философские вопросы, как «что делать?», чтоб суметь пожрать хоть один раз в течение дня, и «с чего начать?», чтоб найти хоть какие-то бабки на пропитание.

Временами телевизор показывал из Москвы толпы людей с красными флагами (вообще-то у Коровина был черно-белый «ящик», и все флаги смотрелись серыми). Поскольку хреново было везде, и даже очень, Лехе казалось, что вот-вот начнется революция. Где-нибудь там, в Москве или в Питере, как прошлый раз, в семнадцатом году. Решат там, допустим, путем вооруженного восстания, вопрос о власти, а потом объявят об этом по телевизору. И можно будет снова топать поутру с похмелья на родной завод, а вечером в поддато-приподнятом состоянии возвращаться домой. Но пока в Москве и Питере ничего не начиналось, а в Лехиной родной деревне все было тихо и спокойно — чего рыпаться?