Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— О-о-о-й!

И снова губы лезут к Сереге, жадные, щипучие, мокрые… И снова ладони шарят, ползают, горячат, бесят… И эти, крутобокие, текучие — под руку лезут — ну куда денешься? Одна дорога — в ад! Скользкая эта дорога, опасная. Мало ли что там таится… Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать! «Гоп, кума, не журыся, туды-сюды поверныся!» Туды-сюды, туды-сюды… Опять, что ли, запыхтела? А говорила — будто устала! Эх, чтобы ей, дуре, сразу Шурика приголубить… Он бы ее не так угостил. Молодой, здоровый, горяченький… А старый конь, он хоть и борозды не портит, да уж больно мелко пашет…

— О-о-о-о-о-й! — заизвивалась Люська. — Да что же ты со мной сделал?!

«А ничего не сделал. Мне спешить некуда, у меня, милка, патронов в обрез, возраст не тот, да и пить надо меньше…» — медленно поерзывая, подумал Серега.

Жарко, как в сауне, пот градом, все скользко, все липко и душит, а надо плыть, куда-то стремиться в этом кипящем море… О, еще песню вспомнил: «Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает…» Очень к месту и ко времени, и ярость такая же, и ненависть, и тоска… «Прощайте, товарищи! С Богом — ур-ра! Кипящее море под нами, не думали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под волнами…» Ср-рочное погружение! Тор-рпедная атака! Полный вперед! Самый полный! Еще полнее! Аппараты — товсь! Пли!!!

— У-у-у-оа! — выдохнул Серега.

Попал, потопил, но ход не сбавил, и третий раз услышал:

— О-о-о-о-ой! — а затем какие-то всхлипы, «спаси-бы», липкие и приторные поцелуи.

Вышел «Челюскин» из плена этих жарких потных айсбергов. «Варяг» стал на якорь. Лодка всплыла. Залетные стали как вкопанные. Танки притормозили. Пушки опустили жерла. Все. Мир и тишина. Тикает будильник, весь сумасшедший мир, все его сдуревшие образы исчезли. Теперь — жуткий в своей неопровержимости соцреализм: два полупьяных взмокших человека в полуснятой одежде валяются рядом на смятой постели и не знают, что сказать друг другу.

— Нормально, — первой нарушила молчание Люська. — Вот это трахнул! Ей Богу, не знала… Думала, врет Галька…

— Чего? — пробормотал Серега, остывая и глядя в потолок.

— Ну, про это… Она вообще на себя наплетает: дескать, и того, и этого, и еще с десяток… А потом выясняется — ни шиша. А про тебя не врала. Вообще, не верилось, я думала, художники все чокнутые, насчет нашего дела — без толку. Ты и в очереди не как все, вроде не за пивом, а так, подумать пришел… Стоишь, а сам глядишь куда-то. Я помню, как-то Галька к тебе в очередь пристроилась. Я, конечно, потом у нее спросила, кто да что. Ну, она говорит: «Хахаль запасной». В смысле того, что как некуда идти, так она к тебе. Мне бы такого запасного…

Люська потянулась, мурлыкнула и шмякнула задницей о кровать. Потом деловито стащила все, что на ней еще было надето и, красуясь, пошлепала себя ладошками.

— Ничего, а? Толстовата малость, правда…

— Неважно, — Серега держал про запас дежурную фразу, — хорошего человека должно быть много.

— Точно! Знаешь, а я сейчас совсем ни в одном глазу… Всю усталость сняло. Прямо как Кашпировский, во… Смотрел? Во мужик! Там ему одна дура письмо прислала: «Помогите моей дочери забеременеть…» Хи-хи-хи! Ну а он говорит: «Пожалуйста!» Во дает, да?!

— Ты сама-то «залететь» не боишься?

— Это мои проблемы… Захочу — «залечу». Пока не нужно.

— Сколько тебе лет-то?

— А на сколько гляжусь?

— Ну, на тридцать…

— Врешь, подмазываешься. Неужели? Если честно?

— А что, тридцать мало?

— Да нет… Мне двадцать восемь, вообще-то… Только не смотрюсь я на тридцать, не болтай. Мне вон пацаны, что уже из армии пришли, и то «тетенька» говорят. И когда я с Галькой ходила, все думали, что мы ровесницы.

— Я не думал. Галька уже не такая. Злости много, а сейчас бы уже спала. А ты вон вертишься, болтаешь, еще, поди, нужно…

— А тебе?

— Надорваться боюсь… — ухмыльнулся Серега. — Я же старый, песок сыплется… Сморчок… Сморчок-старичок!

Люська захохотала, навалилась на него бюстом, бедром, погладила по боку.

— Да нет, дедушка, ты еще очень даже… Ты не сморчок, ты боровичок…

— Тебе когда на работу?

— Успею, не просплю…

Люська ластилась все горячее, все назойливее, было ясно — требует продолжения. Ему-то уж было по горло, но, нехотя, вяло, с пустотой в душе, начал гладить и тискать — все равно не отвяжется. На «Варяге» стали расчехлять орудия, разводить пары, залетные похрапывали, танки грели моторы. «Челюскин» давал прощальный гудок. Ну что еще?

Сереге вдруг показалось, что Люська плачет. И правда, из уголка ее глаза вдруг выкатилась слезинка, тоненькая микроскопическая блестка, в которой отражался свет слабенького уличного фонаря.

— Ты чего? — спросил Серега, даже испугавшись.

— Не знаю… — пробормотала она. — Хорошо очень… Никогда так не было! Неужели все взаправду, а?

— Сейчас еще лучше будет, — пообещал Серега и не ошибся, не обманул…

На сей раз вспыхнули оба, одновременно. Хорошо горели, неярко, но тепло.

Вторник, 17.10.1989 г.

Утром, когда Серега с Люськой пили чай и перемигивались, хихикая, неожиданно пришел участковый.

— Это вы с вечера засиделись, граждане, или уже ранний визит? — прищурился участковый. — Я, конечно, очень извиняюсь, только вот что, гражданка Лапина Людмила… Придется вам сегодня зайти в наше учреждение к старшему лейтенанту Зыкину Алексею Сергеевичу. Причем строго обязательно, в четырнадцать тридцать. Вот тут распишитесь. Все ясно? В случае неявки будете подвергнуты приводу. А сейчас советую домой идти поскорее… Мне с Сергеем Николаевичем надо побеседовать.

Нечего и говорить, что Люська довольно быстро выбежала из дома и поспешила к себе. Участковый поглядел ей вслед.

— Сергей Николаевич, удивляюсь вам… Молодой мужчина, солидный, образованный, а с кем путаетесь?! Даже обидно! И небезопасно, кстати. У этой Людмилы, между прочим, подростковая судимость по 146-й, часть первая, а это — разбой. Завлекала мужиков, а два дяди их чистили с применением ножа. И теперь есть сведения, что с преступным миром у нее связи. Кроме того, самогоноварение. Неоднократно — мелкое хулиганство по указу шестьдесят шестого года. Последний указ — тоже уже залетела. А сейчас подозревается вообще… Ну ладно. Это потом. Вы гражданина Корыто на Георгия Петровича знаете?

— Гошу, что ли? — спросил Серега. — Знаю,

— Вчера мы его отсюда, от вас, доставили в вытрезвитель. Что он пил, сказать можете?

— КВН… — немного смущенно сознался Серега и показал на бутылку, стоящую под столом. — Сами знаете, Иван Палыч…

— Понятно. Само по себе это нехорошо. Знаю, что аппарата у вас нет, что брали вы его у Галины. Возможно даже, даром… Но нехорошо, нездорово это. '