Илья Бушмин - Дорога смерти

— Да ничем, дружище, — Бегин, очевидно, сочувствовал оперу. Потому что не только назвал его другом, но и ободряюще похлопал по плечу. — Нам никто ничего не должен. Никто не обязан любить тебя. Или меня. Мы одиноки на планете. Каждый из нас рождается и умирает абсолютно одиноким. Чем скорее мы это поймем и перестанем заставлять мир и людей вокруг плясать так, как нравится нам, потому что мы с какого-то перепугу внушили себе, что мир нам что-то должен — тем лучше.

— Б… дь, — буркнул Рябцев. — Ну и что делать-то?

Бегин пожал плечами.

— Просто продолжать жить. Мне кажется, жизнь не ставит точек, пока ты жив. Когда кажется, что сломано все, что это конец — это неправда. Пока ты жив, еще не конец. Это была не точка, а просто запятая. История продолжается. И она может повернуться как угодно.

— Типа «все будет хорошо»? — вздохнул Рябцев. — Ты сам-то в это веришь?

— Я хочу в это верить. — Бегин поколебался прежде, чем продолжить. — Знаешь, почему я никогда не ношу оружия? Я ведь сейчас хожу с пистолетом, но это впервые за десять лет. Я избегаю оружия.

— Почему?

— Чтобы однажды не пустить себе пулю в лоб.

Рябцев хмуро покосился на Рябцева.

— В натуре?

— Угу. И не потому, что я боюсь умереть. Просто я верю, что, если все плохо, то это еще не конец. Что когда-нибудь история получит завершение. Весь пасьянс сложится. И до тебя дойдет, для чего все это было нужно. Что проблема или беда, из-за которой когда-то ты не хотел жить дальше, была запятой. Дорожкой к тому, что ты есть сейчас. Что есть какой-то замысел.

— Ну а если… А если нет никакого замысла, чувак? Тебя окунули в говно, сломали твою жизнь, а потом выбросили тебя нахер и сказали: «Живи с этим»? Почему ты уверен, что есть этот самый долбаный замысел?

— Только псих может заявлять, что уверен в чем-то. Я не уверен ни в чем. Я просто верю. Может, все это не так. Но это дает мне силы просыпаться каждое утро и жить еще один день.

Лицо Нестерова было испещрено толстым слоем бинтовых повязок, розоватых в местах, где лицо пострадало сильнее всего. Он был похож на мумию — из-под покрывающих его белых полос виднелись только глаза.

Глаза обреченного. Расков сразу понял это.

— Кто главный? — спросил подполковник.

Нестеров что-то пробубнил, но Расков не понял ни слова. Раззявый, с распухшими губами и выбитыми зубами рот Нестерова выдавал бессвязное шепелявое бормотанье. Расков нахмурился, кивнул стоявшему у двери оперу:

— Блокнот и ручку дай.

Ручку они вложили в слабые пальцы Нестерова. Он хотел выронить ее, но Расков сжал пальцы снова и сурово посмотрел Нестерову в глаза. Тогда тот оставил попытки и послушно удержал ручку. Блокнот лег ему на грудь.

— Кто главный? — повторил Расков.

Нестеров не шевелился. Он отвел глаза от Раскова и уставился в потолок. Его грудь слабо, с трудом вздымалась, и с каждым выдохом изо рта раненоного доносился слабый сиплый хрип. От удара об руль при попытке бегства водитель получил перелом не только ребер, но и правой ключицы, а также грудины.

— Мы взяли не только тебя, — сказал Расков. — У нас Веркашанцев, Карамышев и Бакин. К завтрашнему утру мы возьмем Исмагилова, Халилова, Машкова. Мы взяли Гоблина. Карета мертв. Коломоец тоже. Пытались сопротивляться при задержании, а делать этого не стоило. — само собой разумеется, Расков не собирался рассказывать раненому бандиту, что при захвате Коломойца погибли два сотрудника. Усиливая эффект, Расков пошел на откровенное вранье: — Участковый Латыпов, который вас покрывал и отмазал со времен своей работы в Раменском, тоже у нас. Мне продолжать, Нестеров? Или тебе и так все понятно?

Нестеров прикрыл глаза. Веки дрожали.

— Вам конец, парень. Ваша история закончена. Теперь каждый будет выгораживать себя и топить других. Я знаю, как это бывает — каждый раз одно и то же. Крутые, пока на свободе, а потом каждый сам за себя. У тебя есть хороший шанс. И я тебе предлагаю им воспользоваться. Предложение действует только сегодня и только сейчас.

Нестеров пошамкал губами, скривившись от боли, и тихо, с придыханием прохрипел:

— Какой… шанс?

— Ты таксист, у тебя все категории. Ты профессионельный водитель. В банде ты тоже, подозреваю, выполнял функции водителя. Значит, на тебе крови меньше, чем на остальных. А может быть, крови на тебе нет вообще. Если ты начнешь сотрудничать, тебе это зачтется. Если нет… пойдешь со всеми. Но этим всем, Нестеров, будет несладко. Вы натворили таких дел, что о маленьких сроках речи быть не может. Прокуратура будет требовать пожизненное. Процесс наверняка будет показательным.

Нестеров что-то пробормотал, что-то совершенно неразборчивое. Опер напрягся и склнился над ним, Расков с раздражением махнул рукой. Опер тут же отошел назад к двери. А Расков настойчиво повторил:

— Кто Главный?

Нестеров забормотал. В его хлюпающем сопящем шепоте Расков, кажется, расслышал фамилию и быстро переспросил:

— Томилин? Ты сказал — Томилин?

Нестеров еле заметно кивнул.

— Где он? Как нам его найти? — видя, что Нестеров не реагирует, Расков зло запыхтел и прорычал: — Ты был водителем. Ты должен знать все основные адреса. Нестеров, это нигде не будет фигурировать. Назови адрес, и это останется между нами. Я обещаю тебе скидку, но никто из остальных в вашей группе об этом не узнает. Итак, где он?

Нестеров тяжело дышал. Затем зашевелились пальцы, держащие ручку. Расков тут же подставил под них блокнот и направил кисть Нестерова, ткнув концом ручки в бумагу. Нестеров принялся медленно выводить каракули.

В первом слове Расков, внимательно следя за каждым движением пальцев раненого Нестерова, различил слово «Солнечногорск»…

Солнце полностью опустилось за горизонт, лишь далеко на западе намекая на факт своего существования бледной тающей полоской сумерек. Опускалась ночь.

Нужный адрес находился на северной окраине Солнечногорска, на одной из улочек, тянущихся к озеру Сенеж. Сама улочка была узкой, утопающей в зарослях деревьев и кустарника, между которыми были понатыканы старые ветхие здания: двухэтажные сталинки, деревянные бараки, возможно, довоенных еще времен, старые частные домишки. Освещения здесь не было — улочка была погружена в полную темноту, нарушаемую лишь редким светом из окон. Где-то играла музыка. Издалека доносился лай собак.

В двенадцатом часу ночи вереница черных теней выползла из зарослей кустарника и возникла у ворот одного из частных домов. Три окна на фасадной стороне домика были закрыты снаружи ставнями, сквозь щель в ставнях пробивались тусклые полоски света — внутри горело освещение. Пять силуэтов замерли у калитки, ведущей во двор. Вспыхнул крохотный огонек: один из людей, притаившихся у ворот, включил фонарик, быстро, в течение пары секунд, обследовал систему замка и тут же погасил его.