Майкл Корита - Добро пожаловать в ад

«Растерянность ведет к смерти».

Он прочел это вслух, потом повернулся к нам.

— Вы обязаны знать своего противника, и вы обязаны знать своих друзей, — продолжал он. — Конечно, здесь, в этой комнате, все выглядит довольно просто. Но это сейчас. А когда вокруг кромешный мрак, повсюду свистят пули, и любая из них, угодив вам в сердце, может оказаться смертельной, тогда это не покажется вам таким уж простым. Зато если вы хорошо обучены, если вы заранее подготовлены, то выживете даже под шквальным огнем, уцелеете и сделаете то, к чему обязывает вас долг. А если нет, тогда первое, что вы почувствуете, услышав, как вокруг свистят пули, — это растерянность. А растерянность, джентльмены, ведет к смерти. Проще говоря, растерянность убивает.

Мэтт Джефферсон вернулся домой после дня, проведенного в садовом питомнике, когда солнце уже садилось. Поставил свой грузовичок на усыпанной гравием парковке возле амбара, как неизменно делал это каждый день, прошел по каменной дорожке к двери, ведущей в его комнату, и вдруг остановился как вкопанный: заметил висевшую на двери записку. Человек из Кливленда приехал повидаться с ним. Семейное дело. Он не застал его, вернется попозже. Несколько коротких фраз. Но то, что в моих глазах означало одно, в глазах Мэтта Джефферсона, возможно, имело совершенно иное значение. И, пока я сидел в местной аптеке-закусочной, с аппетитом поедая фруктовый пирог и думая об Эми, Мэтт, сорвав с двери записку, взбежал по лестнице наверх, отыскал револьвер и бутылку с виски, а потом спустился и отправился в беседку ждать.

Какой замечательный вид открывался оттуда! Должно быть, это действительно потрясающее зрелище, когда солнце медленно и величаво катится к горизонту, раскрашивая поверхность пруда красками и оттенками, которые таит в себе угасающий день, а потом проваливается в какую-то черную дыру, и небо темнеет прямо на глазах, а из-за горизонта торжественно и неторопливо выплывает луна. Я тогда не торопился поскорее покончить с ужином, подсознательно оттягивая возвращение в питомник, так что время посидеть там у Мэтта было. Посидеть, послушать музыку ветра, полюбоваться тем, как засохшие листья, покружившись в воздухе, с легким шуршанием падают на землю, почувствовать, как виски обжигает ему рот, как огненная струйка стекает вниз по его горлу, ощутить холодную приятную тяжесть револьвера, так удобно лежащего в его ладони.

Когда я приехал, он уже знал меня. Когда я колотил кулаком по его двери, представляя собой отличную мишень, поскольку находился в радиусе действия его револьвера, он знал меня. Когда я шагал в темноте по деревянному мостику, приведшему меня к нему, пока мы не оказались лицом к лицу в беседке, он уже знал, кто я. А в тот момент, когда он вскинул револьвер, поднес его ко рту и спустил курок, он знал, кто я такой, — знал так отчетливо, как никогда прежде.

«Растерянность ведет к смерти».

Итак, Брюер все-таки был прав, когда, глядя на меня, заподозрил, что это было убийство. Это я убил его. Это мое появление, мой силуэт у входа в беседку, мое неумение объяснить, что происходит, и страх, волнами исходивший от меня, помешавший мне объяснить, кто я и зачем в действительности явился сюда, заставили его нажать на спусковой крючок.

— Его сын поверил мне, — всего через пару дней после этого сказал тот, что напал на меня. — Он-то знал, что тогда даже могила покажется ему уютной и желанной.

Это точно. Мэтт Джефферсон жаждал укрыться в ней, он сам отправил себя в могилу, которая дожидалась его, поскольку знал, что то другое, что ждет его впереди — что означал в его глазах мой приезд, — было бы гораздо страшнее.

Так кто же я на самом деле? В тот момент, когда он узнал меня, кем, черт возьми, я был? И для чего я там оказался?

«У него по крайней мере была причина. А у вас нет ничего, кроме жадности».

Мэтту Джефферсону казалось, он знает, кто я такой и за чем охочусь, он растерялся, и эта растерянность стала причиной его смерти. Там, где я только что был, в гостиной Карен, та же самая растерянность появилась вновь, она жила, расцветала пышным цветом, пуская корни в души тех, кто там был, питаемая Тарджентом, в то время как еще один невидимый участник разговора — возможно, Энди Дорэн, но, может, и не он — скрепил ее своей печатью. Только сегодня у меня хотя бы была возможность пробормотать несколько слов в свое оправдание — возможность, которой не оказалось у Мэтта Джефферсона. Только в этот раз одних слов, похоже, недостаточно. И на этот раз направленный мне в сердце револьвер никто не отвел в сторону.

Я спустился в тренажерный зал рядом с моей квартирой, вечерняя проверка к этому времени уже до такой степени вошла у меня в привычку, что я проделывал это машинально, до такой степени, что вид затянутого толстой пленкой окна, которое выходило на улицу, заставил меня на мгновение удивиться. Каким-то непостижимым образом воспоминание об ущербе, нанесенном моему тренажерному залу, кануло в вечность, отступив на задний план перед событиями нынешнего дня.

Нынешнего дня. Только сегодня утром я стоял посреди своего тренажерного зала и видел, как Тор, переступив через подоконник, выбирается на улицу. Сейчас это казалось мне невероятным.

Я запер дверь в зал, как будто это имело какое-то значение, учитывая, что место стекла в окне заняла пленка, и направился к выходу, по дороге заглянув в офис. На панели автоответчика призывно мигал огонек, намекая, что для меня оставлено сообщение, но я не захотел взять трубку и прослушать его. Скорее всего, звонили из страховой компании, и мне следовало ответить или по крайней мере перезвонить. Но сейчас я был просто не в состоянии думать об этом. В конце концов страховая компания никуда не денется, успокоил я себя, и разрушения, царившие в моем тренажерном зале тоже. А вот мне самому, возможно, придется на время исчезнуть, если, конечно, Тарджент обнаружит что-то еще, говорящее не в мою пользу.

Поднявшись в свою квартиру, я обнаружил, что тут меня дожидаются еще несколько оставленных на автоответчике сообщений в основном от моих клиентов из числа тех, с кем я был на дружеской ноге, во всяком случае, дал им свой домашний телефон. Все они горели желанием выразить мне сочувствие, умоляли сообщить хоть какие-то подробности. Одним махом стерев их, я набрал номер Эми.

— Я так и просидела весь день у телефона, дожидаясь хоть какого-то подтверждения, что ты еще жив, — пожаловалась она, едва взяв трубку. — Никогда еще не встречалась с парнем, с которым у меня было бы столько проблем, сколько с тобой.

— Прости, — покаянно пробормотал я. — Весь день собирался тебе позвонить. Но ситуация слегка вышла из-под контроля. День выдался на редкость неудачный: начался с пальбы, во время которой я едва не лишился головы, потом ко мне ввалились копы с Тарджентом во главе и принялись размахивать у меня перед носом ордером на обыск, а закончился совсем уж скверно, потому что мне предъявили доказательство того, что я вожу знакомство с Тором, знакомство, которое я с пеной у рта отрицал. А доказательством стала съемка, сделанная моей же собственной камерой видеонаблюдения. Представляешь?