Питер Бенчли - Белая акула

Существо оставило неподдающуюся стальную дверцу, понимая, что оказалось в ловушке и необходимо искать путь к спасению. Оно увидело дыру, закрытую стеклом, и отвело кулак, чтобы разбить стекло.

Внезапно на его голову обрушилась боль – такая, какой оно никогда не испытывало, словно мозг выжигали или плавили.

Существо обхватило голову и истошно закричало.

Хотя им мало что было видно сквозь клубящийся в камере туман, они услышали звук – пронзительный вой агонизирующего животного.

– Ему разрывает уши! – воскликнул Чейс.

– Неудивительно, – ответила Аманда. – Я повысила давление в камере до двухсот футов за пять секунд; его уши не могут компенсировать такой резкий перепад. Думаю, мучается он ужасно.

Завывания прекратились.

– Должно быть, лопнули барабанные перепонки, – отметил Чейс.

– И значит, ему уже не больно – оно оглохло, но сбалансировало давление.

– Доктор Мейси говорит о глубине погружения, соответствующей давлению в камере.

Аманда посмотрела на манометр, установленный на пульте управления.

Что-то ударило в иллюминатор. По стеклу паутиной брызнули мелкие трещины.

– Скорей, – взмолился Чейс. – О боже... Оно хочет разбить иллюминатор, и если ему это удастся, камера взорвется, как бомба. – Он повернулся к Максу и Элизабет, стоявшим рядом с Амандой, и скомандовал: – Уходите. Быстро.

– Но... – растерянно произнес Макс. – Куда уходить?

– Куда угодно, только уходите! Дети побежали к кухонной двери.

– Триста футов, – сообщила Аманда.

Так же быстро, как появилась, боль исчезла, и теперь существо чувствовало в голове только какую-то пустоту.

Хотя оно не знало, что с ним происходит, но причину боли понимало отчетливо: человек, неотрывно смотревший на него из-за стекла. Цель существа изменилась – не озабоченное больше выживанием, оно жаждало мщения.

Существо зацепилось ногой за что-то твердое. Оно нагнулось, подняло этот предмет, прикинуло его на вес и метнулось к круглому стеклу.

– У него гаечный ключ! – закричал Чейс, отшатнувшись от иллюминатора, в который ударила тяжелая стальная головка инструмента.

На стекле появились новые трещины.

– Шестьсот футов, – сказала Аманда. – Шестьсот пятьдесят.

– Мы должны это сделать, и сделать сейчас же.

– Но мы не знаем...

– Все получится, – уверил ее Чейс. – Должно получиться.

Он прижался лицом к иллюминатору, пытаясь разглядеть что-то сквозь туман. Видно было, как существо присело, сгибая руку, в которой держало гаечный ключ как дубинку.

– Давай! – крикнул Чейс.

– Понижаю, – отозвалась Аманда, нажимая последовательно несколько кнопок.

Шипящий звук стал оглушительным, туман в камере яростно заклубился и начал рассеиваться.

Чейс увидел, как существо напряглось, и разглядел сквозь серый туман белые глаза и серебристый блеск зубов.

Оно снова прыгнуло к иллюминатору.

Существо, казалось, замерло в прыжке, словно пораженное ударом тока. Извиваясь всем телом, с широко раскрытыми, выкатившимися глазами, оно корчилось на полу камеры и рвало когтями собственную плоть.

– Пятьсот футов, – сообщила Аманда. – Четыреста пятьдесят.

– Срабатывает, – сказал Чейс. Он не мог оторваться от иллюминатора. – Боже мой...

Когда давление в камере достигло величины, соответствующей погружению на шестьсот пятьдесят футов, на существо – на пазухи и легкие, на брюшную полость и все другие объемы в теле, содержащие воздух, – на каждый квадратный дюйм навалилось почти три тысячи фунтов. Сейчас, когда Аманда снова понижала давление в камере до атмосферного, воздух стремился покинуть тело создания со скоростью и силой, сходными с теми, что бывают при взрыве баллона.

Существо не могло уже ни видеть, ни слышать, ни дышать. Казалось, все сочленения и сухожилия воспламенились. Живот стремился продавиться в грудную клетку, грудная клетка – проникнуть в голову, а голова – разлететься на части.

Существо не имело представления о том, что происходит, не знало, что воздух внутри него теряет давление быстрее, чем на это может среагировать тело, что пузырьки азота рассыпаются по тканям, проникая всюду и неумолимо разрастаясь, разрывая ткани на куски.

В отчаянии существо стиснуло себя руками, словно пытаясь вернуть прежнюю форму обезображенному телу.

Не в силах оторвать глаз, Чейс смотрел, как существо каталось от одной стенки камеры к другой. Изо рта и ушей у него струилась кровь; налились и напряглись глаза в глазницах, и существо подняло руку, как будто стремясь удержать их. Но прежде чем рука достигла лица, один глаз вылетел из глазницы подобно выжатой из шкурки виноградине – и нелепо повис на красных ленточках мышечных волокон.

Зрелище было сюрреалистическое: корчащаяся, бьющаяся, раздувающаяся фигура, созданная, должно быть, безумным скульптором и управляемая сумасшедшим кукловодом.

– Двести пятьдесят, – отсчитывала Аманда. – Двести... Что там происходит?

– Оно на коленях, – отозвался Чейс. – Оно... Боже!

Создание взорвалось.

Плотная красно-коричневая пелена заполнила камеру. Брызги крови и куски плоти ударили в иллюминатор и начали сползать по стеклу.

Чейс стоял в фойе больницы, ожидая лифт и бросая время от времени взгляд на часы. Он опаздывал больше чем на час.

Саймон намеревался быть здесь в два, но его сначала поймали по телефону Ролли Гибсон и Нейт Грин. Они заставили его выполнить обещание и дать Нейту подробное эксклюзивное интервью для газеты о происшедшем на острове.

Потом, когда Чейс прибыл на берег, оказалось, что его ждет Руди Франк – один и с подарком: старой, потрескавшейся черно-белой фотографией, на которой были сняты Эрнст Крюгер и Якоб Франк, оперирующие Генриха Гюнтера.

Наконец какое-то недоразумение случилось в банке. Он зашел туда получить по чеку наличные, но один из банковских служащих хотел поговорить с ним по делу, казавшемуся Чейсу какой-то бессмыслицей, результатом чьей-то ошибки.

Прибыл лифт. Чейс поднялся на четвертый этаж и подошел к посту медсестры.

– Ты неплохо проводишь время, – заявила Элли Биндлосс, невысокая плотная женщина, вместе с которой Чейс учился в старших классах. – А у нас, знаешь ли, нет соответствующего оборудования, чтобы обслуживать восьмисотфунтовых горилл.

– Извини, – ответил Чейс. – Где он?

Элли указала вдоль коридора.

– Его трудно не заметить, – сообщила она. – Услышишь еще прежде, чем увидишь.

Когда Чейс приблизился к открытой двери в конце коридора, до него донесся голос Длинного:

– "Извини"! Что ты хочешь сказать этим «извини»? Если ты меня надуваешь!