Стивен Бут - Вкус крови

Лейтенант Мактиг выглядел в своей форме просто потрясающе. У него была фуражка с высокой тульей, новехонькие нашивки на рукавах и медаль, прикрепленная к карману на груди. Стоял он почти по стойке «смирно», вытянув руки по швам. Его галстук был идеально повязан, а стрелки на брюках тщательно отглажены. И форма наверняка была голубой, хотя фото было черно-белым. Может быть, оригинальный отпечаток был вообще цвета сепии, поскольку то, что Купер держал в руке, выглядело как оцифрованная копия. Она подчеркивала черты лица Мактига – его небольшие темные усики, гордую улыбку и прямой взгляд чистых глаз прямо в объектив камеры. Он был красивым мужчиной, который наверняка кружил головы вспомогательному женскому персоналу, и в его глазах было несомненное сходство с глазами его внучки, которая сейчас сидела напротив Бена.

– Как видите, у него на груди крест «За выдающиеся летные заслуги», – сказала канадка.

Джепсон положил фото на стол перед собой.

– Январь сорок пятого года, – напомнил он.

– Седьмого января сорок пятого года мой дед сидел за штурвалом «Ланкастера», – кивнула головой Элисон. – Экипаж называл свой бомбардировщик «Милый Дядюшка Виктор».

После этого за дело взялся Фрэнк Бэйн. Это была та область знаний, в которой он был экспертом. Голова Бэйна была выбрита – эта прическа теперь заняла место зачесов, которые делались для того, чтобы скрыть появляющуюся лысину. Как только он заговорил, Бен понял, для чего Элисон привела его с собой. Рассказывая о том, что произошло 7 января 1945 года, журналист не пользовался никакими заметками. Он просто излагал факты в том виде, в котором они были ему известны:

– При атаке немецкого ночного истребителя у «Ланкастера» был поврежден один из внешних двигателей. Это произошло во время рейда на Берлин. Двигатель заменили на новый, и экипаж поднял машину в воздух, чтобы проверить его. Обычная рутина – им предстояло перелететь с базы ВВС в Лиденхолле, Ноттингемшир, на базу в Бенсоне, Ланкашир. Расстояние – не больше сотни миль. До этого экипаж участвовал в нескольких операциях над Германией и благополучно возвращался на базу. Но над Дербиширом с самолетом что-то произошло. Он врезался в Айронтонг-хилл в десяти милях отсюда. Экипаж состоял из семи человек, и пять из них погибли при столкновении.

В своих бумагах Купер отыскал список экипажа. Семь имен. Пока знакомым было только одно – имя пилота Дэниела Мактига.

– Минуточку, – сказал Бен. – Кто из членов экипажа погиб?

– Прежде всего, радист, сержант Гарри Грегори, – ответил Бэйн.

– Понятно. – Купер поставил рядом с этим именем небольшой крест.

– Бомбардир Билл Ми, верхний стрелок Алек Гамильтон и хвостовой стрелок Дик Эббот – все они были сержантами Королевских ВВС.

– А кто еще?

– Один из поляков, – ответил Фрэнк. – Штурман. Лейтенант Клемент Вах.

– Если не считать мистера Мактига, то в живых остался еще один, – заметил Купер.

– Правильно.

– Последний выживший был бортинженером. Но я не знаю, как правильно произнести его имя.

– Лукаш, – подсказал Бэйн. – Как гуляш. Последнего выжившего звали лейтенант Зигмунд Лукаш.

Грейс Лукаш заметила, что Зигмунд больше не проявляет интереса к посещению Дома комбатантов, польского варианта ветеранского клуба, и ее это радовало. Нынче старые солдаты и летчики говорят только о войне и смерти и больше ни о чем. Такое впечатление, что шестьдесят лет, которые они прожили с 1945 года, превратились для них просто в двухнедельный отпуск с передовой. Грейс помнила, как один бывший десантник, здорово перебравший водки в клубе, сказал, что никогда не чувствовал себя таким живым, как перед лицом смерти. И сейчас эти старые солдаты продолжали все то же – стояли в очереди на свое последнее путешествие, на свою последнюю поездку в неведомое. Только на этот раз их транспортом будет катафалк.

Было время, когда Зигмунд и его приятели интересовались внутренней политикой Англии. Они могли бесконечно обсуждать то, что казалось им невероятной апатией британцев, которые редко ходили на выборы, не говоря уже о том, чтобы слушать и обращать внимание на то, что им говорили политики.

– Они не изменились со времен Уинстона Черчилля, – сказал однажды Зигмунд.

– Но, папа, прошло уже шестьдесят лет, – заметил Питер.

– Вот и я о том же! – воскликнул старик. – С того времени они все катятся по наклонной.

Но такие разговоры случались в те времена, когда он еще говорил по-английски.

Старику нравилось, когда Грейс ощущала себя иностранкой. Это было неприятное ощущение, к которому она так и не смогла привыкнуть после того, как вышла замуж за Питера. Ее девичья фамилия была Вудворд, и она никогда не задумывалась о своей национальности. Она была британкой, а это значило, что о национальности можно было не думать. Но в один прекрасный день ее фамилия поменялась на Лукаш, и люди стали относиться к ней по-другому, как будто она заново родилась иностранкой. Даже те, кого она знала всю свою жизнь и с кем ходила в школу, поверили в то, что она забыла свой родной язык.

Ну а потом, после несчастья, произошедшего шесть лет назад, Грейс неожиданно обрадовалась, что ощущает себя иностранкой. Теперь, когда она въезжала в магазин и покупатели замолкали, она верила, что это все из-за ее имени, из-за которого люди относили ее к жительницам Восточной Европы в поисках убежища. Таких теперь появилось множество, особенно в пансионатах на Бакстон-роуд.

В последнее время миссис Лукаш часто читала в газетах, что целые группы женщин с детьми из Восточной Европы заходили в магазины в местных деревушках якобы для того, чтобы спросить, как пройти куда-либо. Так они отвлекали внимание продавцов, а дети в это время воровали товары с полок. Грейс была уверена, что все это правда. В любом случае большинство этих людей были цыганами, а Идендейл страдал от проблем с ними уже много лет. Однажды один из их таборов припарковал свои грузовики и передвижные дома на большой поляне возле Куинс-парк. С того места, где она жила, миссис Лукаш хорошо были видны их веревки с сохнущим бельем и играющие в кустах дети; она наблюдала, как их собаки носятся по окрестностям и как день ото дня растет гора мусора в одном из углов поляны. Это было все равно что наблюдать за наступлением зимы и постепенным исчезновением привычного окружающего пейзажа. Грейс как бы ждала, когда вновь выглянет солнце и округа опять примет аккуратный и респектабельный вид. Она испытывала чувство бессилия и нетерпения, ожидая, когда же этот раздражающий фактор исчезнет из ее жизни.

И вот наконец в одно прекрасное утро цыгане исчезли еще до того, как взошло солнце, оставив после себя поляну, покрытую грязью, и горы мусора, разбросанные по обочинам дороги. Какое Грейс было дело до того, куда направился этот табор? А какое ей было дело до того, куда исчезает снег? Снег таял и возвращался в почву, и все остальное было не важно. В природе существовал некий ритм самоочистки, который успокаивал миссис Лукаш.