Николь Нойбауэр - Подвал. В плену

– Паульссен.

Вехтер повернулся к нему. И в тот же миг у Джудит Герольд выскользнула из руки трость и звякнула о замерзший гравий.

– Оп-ля, я этого не хотела, – сказала она.

Вехтер нагнулся за тростью, а Элли подхватила женщину под руку и поддержала. Скрипучие ходунки продолжили путь. Паульссен на сухих кривых ножках передвигался с такой прытью, которой от него явно никто не ожидал.

– Ты позволишь? – Элли указала вслед старикашке, и Вехтер кивнул.

Ей было неловко бежать на виду у траурной процессии, поэтому Элли сначала отошла подальше и уж потом помчалась вперед. Но ее ждала неудача. Паульссен скрылся за кирпичной стеной, где дорожка разветвлялась в трех направлениях. Элли осмотрелась по сторонам и прислушалась, но снег поглощал все звуки. Он валил так густо, что едва можно было рассмотреть ближайшие надгробные камни.

– Господин Паульссен?

Ничего. Она побежала наудачу по дорожке, ведущей к выходу. Нигде никаких ходунков, куда ни глянь. На секунду ей показалось, что скрип доносится откуда-то издалека, но это могло быть лишь эхо в ее голове.

– Эй? Остановитесь, я хочу с вами поговорить!

Элли бросилась в ту сторону, откуда, как ей казалось, слышался этот звук. Она свернула на тропинку и поскользнулась на льду. Прежде чем грохнуться на землю, она успела подумать: «О нет, сейчас будет больно!» Элли приподнялась и потерла ушибленное бедро. Звук стих.

– Господин Паульссен!

Она снова вскочила и повертелась вокруг своей оси. Это не помогло: от нее удрал старикан на ходунках! И это несмотря на то, что ее в шутку называли «бегающей булкой».

Значит, он не такой уж хлипкий, каким показался на первый взгляд, если сумел провернуть подобное. Элли еще минут десять безрезультатно металась по кладбищу, пока не вернулась к похоронной процессии, как побитая собака. Даниэль Зеефельдт отошел от могилы, держа в руке скомканный носовой платок. Джудит Герольд стояла рядом с ним, лицо у нее было красное и опухшее. Все закончилось. Вехтер вопросительно взглянул на Элли. Она лишь покачала головой в ответ:

– Укатил прочь. Мне очень жаль.

Комиссар вздохнул:

– По крайней мере, нам теперь известно, что он знал Розу Беннингхофф. И хотя бы иногда, но вспоминал о ней.

Элли потерла руки и решила не говорить Вехтеру о приключении на льду.

– Мы можем отложить размышления на потом? Я окоченела, хочу выпить чаю. И нам нужно подобрать Ханнеса.

Элли повернулась к нему. Ханнес стоял в десятке метров от них с мобильником возле уха. Плечи его ссутулились, губы произнесли беззвучно: «Вот дерьмо!» Вехтер подошел к нему. Ханнес взглянул на комиссара, лицо его было пепельно-серым:

– Прошу прощения, но я должен ехать домой.

Вехтер сел за письменный стол прямо в зимнем пальто: кладбищенский холод засел в суставах. Сначала ему нужно было согреться. Отопление медленно оживало. Он все еще вспоминал, как Джудит Герольд держала его под локоть. Она все время говорила о подруге, и Вехтер уже опасался, что вся ее печаль перестанет отскакивать от него, как от стенки, и придется впустить ее в душу.

Наверное, ей необходимо было поговорить об умершей, но он оставался непроницаемым. Это не те похороны, после которых у хозяев пьют кофе и едят жареные сосиски.

– Здесь я – единственная, кто по ней скучает, – произнесла Джудит, а Вехтер удержал эту фразу в памяти, потому что внезапно в голове загорелся индикатор «ВАЖНО». Но, сколько он ни думал, он не мог понять почему. Вехтер записал эту фразу на листке бумаги и положил его к другим, на которых значилось, о чем он должен поразмышлять.

Элли постучала по дверному косяку, ее волосы все еще выглядели растрепанными после шапки.

– Что там случилось с Ханнесом? – спросила она.

– Если бы я знал… Надеюсь, ничего плохого.

Он слышал себя и сознавал, насколько банально звучат эти слова. Если человек мчится с работы домой, словно за ним гонятся фурии, то дело плохо.

– Нам нужно еще раз навестить нашего господина живописца, – сказала Элли. – Он меня узнал, могу поспорить на ящик пива. Может, у него с Беннингхофф были какие-то счеты, если он даже на похоронах появился.

– По пути не заедешь разузнать, кто производит такие ножи?

– Но уже не сегодня. Я еще не закончила пересматривать адвокатские документы. Да и почему именно я?

– Ну, я подумал, ты ведь в этом разбираешься…

Честно сказать, он не думал ни о чем подобном, просто сочинил на ходу.

– Потому что именно женщина должна заниматься кухонной утварью? Господин вахмистр, что ж ты за динозавр такой! Чтоб из тебя чучело сделали!

Кровь прилила к его лицу:

– Я просто решил…

– Да хватит уже. Завтра утром напялю на себя домашний фартук и позабочусь о кухонном ноже и прочей дребедени.

Дверь захлопнулась. Вехтер вздохнул. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы его отправили в палеонтологический музей. Среди всех этих загадочных скелетов он чувствовал бы себя как дома. Иногда ему казалось, что все человечество уехало в третье тысячелетие, бросив его на обочине шоссе. Элли опять на него обиделась?

Вехтер сейчас охотно подымил бы с Ханнесом возле дверей, но его место пустовало. Оно было настолько пустым, словно тот вчера уволился. Только автоответчик мигал, и на клавиатуре лежал розовый листок для записей. Зажужжал факс и стал выплевывать один лист бумаги за другим. Вехтер понял, что это, даже не глядя, лишь заметив, что это бланк управления уголовной полиции Баварии. И минуты не потребовалось, чтобы найти среди таблиц и медицинских терминов графу, где значились результаты анализов.

«Терпение и труд все перетрут».

Он позвонил Ханнесу.

– Что там такое? – заорал тот в трубку, перекрикивая шум машин. Наверное, он еще не добрался до дома.

– Управление уголовной полиции Баварии прислало результаты ДНК. Кровь на руках Оливера совпадает с кровью нашей жертвы.

Вместо ликования на другом конце воцарилось молчание.

– Ты еще там?

– Послушай, – произнес Ханнес сдавленным голосом, – у меня дома стрессовая ситуация. Как только управлюсь, снова включусь в работу. Приступайте пока без меня.

Это был не тот Ханнес, который расследовал дело и впился зубами в Баптиста, как питбуль. Что бы там ни заставило его уехать с работы, это было важно.

– Ханнес, у тебя все в порядке?

– Нет, – ответил он, и связь оборвалась.

Вехтер еще несколько минут посидел на своем стуле – спокойные минуты в оке урагана, в которые он еще мог вообразить, что все будет хорошо. Только когда комиссар стал потеть в зимнем пальто, он взялся за телефон.

Паульссен окунул кисточку в краску и вытащил ее, ставшую алой, словно он вынул ее из открытой раны. Неуверенной рукой он поднес кисть к холсту. Кончик трепетал перед белым полотном. Он сдался и убрал руку назад. Еще никогда он так не дрожал, когда рисовал. Как же раньше это ему удавалось? У него в голове была точная картина, его руки делали то, что он хотел, – и рисунок появлялся на холсте мазок за мазком.