Обри Дарк - «Его»

Когда я заговорил ей на ухо, моё дыхание уже было рваным.

— Спасибо тебе, — произнёс я. — Спасибо за то, что спасла меня.

Кэт.

Он дразнил меня. Он пытал меня.

Но в большей степени он меня удовлетворял. Удовлетворял каждое моё побуждение способами, которые я не могла даже представить до встречи с ним. Его руки шлёпали мою чувствительную и покрасневшую кожу, а я молила о большем. Его член наполнял меня, подталкивал к краю, и мои крики были гласом удовольствия. Он скручивал мои соски, посасывал синяки на бедре, облизывал мои запястья до тех пор, пока я не кончила только от того, что его язык касался меня в местах, о которых даже подумать не могла в этом смысле.

Он вколачивался в меня затвердевшим и пульсирующим стержнем, а я поймала его ритм, тогда как он заставил меня кончить на его члене, впитывая его, сжимая и вздрагивая. Он отпрянул и сделал так, что я снова кончила на этот раз от его языка.

И во время наибольшего томления, когда каждая частичка меня была разбита и широко распахнута, он прижал свой большой палец к моим губам, и я с силой всосала его, облизывая подушечки его гениальных пальцев. Даже не дав мне перевести дыхание, он распахнул меня своей толщиной и прижался пальцем между моих ягодиц, заполняя каждое моё отверстие, отчего кульминация за кульминацией моё тело охватывало судорогой, оставляя меня опустошённой, за исключением желания большего, большего…

Часами он брал меня, использовал и возвращал обратно.

Когда он в итоге закончил, моё дыхание рвано пронзало воздух. Мои глаза закрылись, и я чувствовала только его пальцы на верёвках вокруг моих запястий. Узлы ослабли и исчезли, а затем он принялся растирать мои запястья своими руками, сильно разминая их.

Я открыла глаза и увидела, как он разглядывает мои запястья. Красные линии от верёвки ярко выделялись на моей коже.

— Хотела ли бы ты от них избавиться? — спросил он тихо.

— От чего?

— От шрамов. Не хочешь сделать операцию? Мы могли бы их убрать.

— Мы?

— У меня есть старый друг. Он косметический хирург.

Я опустила взгляд на белые швы на внутренней стороне моих запястий. Они ловили свет и блестели, лишь на мгновение ярко сияя. Как будто душа моя выглядывала через истощившиеся части меня.

— Ты будешь там?

— Я буду ассистировать.

Я приподняла брови, когда он улёгся рядом со мной. Его рука обхватила мою грудь, а сам он прижался к моему боку. Я никогда не думала об избавлении от шрамов. Даже летом я носила длинные рукава, чтобы спрятать их. Иметь возможность свободно передвигаться, не беспокоясь о… Это было заманчиво.

— Ты будешь ассистировать, потому что…

— Для начала я бы никому больше не доверил прийти ко мне в дом.

— Ох! Вы займётесь этим здесь?

— Да.

— Где?

— Ты знаешь где, котёнок.

Я подумала о кухонном столе, ремнях. Крови.

Человек, которого он убил. Он был убийцей.

Моя внутренняя сущность была куда умнее, чем моё физическое тело, и я неловко заёрзала при мысли об этой идее.

— Тебя не будут связывать, — произнёс он. — Тебе введут лекарственный препарат. Местную анестезию.

— Я не отключусь?

— Нет.

— Но тогда этот твой друг узнает о нас? О тебе? — он нарочито моргнул, оттягивая ответ. Могла быть только одна возможная причина его колебаний. — Он уже знает?

— Он… Он такой же, как и я. В некоторых отношениях. В других не настолько.

— Как же так?

— Он гораздо менее терпелив, чем я.

Я вперилась взглядом в человека, который связывал и поддразнивал меня, подводя к краю сумасшедшего желания. Существовал ли кто-то ещё более плохой, чем он?

— Ты избегаешь вопроса, котёнок, — произнёс он.

— Я…

Я ещё раз посмотрела на линии. Закрыла глаза и попыталась представить, что они исчезли. Попыталась представить свою кожу чистой и без морщинок. Образ в моей голове был моим, но более молодым. Пятнадцатилетним. Перед тем, как я взялась за нож.

— Нет, — слово покинуло мой рот, как будто сделало это по своему собственному желанию.

— Нет? Ты не хочешь избавиться от них?

— Нет.

— Почему же?

Я повернулась к нему лицом. Подумала о коробке в его шкафу. Обо всех этих фотографиях, где он ещё мальчишкой был покрыт ссадинами.

— Почему ты хранишь те фотографии?

Его челюсть сжалась, вена начала пульсировать на виске. Он сделал глубокий вдох и расслабился.

— Я должен. Должен помнить боль.

— Но ты же будешь чувствовать её вне зависимости от этого, — произнесла я. — И вспоминать то, как… Это даёт тебе знание об опасности, скрывающейся внутри тебя.

— Стало быть, они напоминают тебе, насколько ты опасна? — улыбнулся он. — И насколько же ты опасна, котёнок?

— Куда опаснее тебя. Суицид — конечная остановка в маршруте побега.

— Так вот чем это было? Побегом?

— Возможно.

Он помолчал, глядя на шрамы на моих запястьях.

— Я хотел сбежать, — признался он. — Хотел этого каждую ночь, слушая, как она плачет. Каждую ночь, когда он заявлялся в мою комнату. Однако в ту ночь, когда он распахнул двери с уже наполовину расстёгнутым ремнём, мне захотелось, чтобы убрался он. Я желал, чтобы он причинил боль ей.

— Гейб… — мне хотелось, чтобы он прекратил рассказывать мне это.

Я не сумела бы постичь такое признание. Учитывая, насколько ужасными были мои родители, наше положение никогда не было настолько плохим.

— Я хотел, чтобы он перестал бить меня и вместо этого причинил боль ей. И он это сделал. Он избил её так сильно, что я сделал то, чего никогда не делал. Она кричала и кричала, и я наконец-то перестал это терпеть. Я побежал вниз по лестнице к ним в комнату — мне никогда не разрешали этого делать. Ни при каких обстоятельствах, понимаешь? И он был там с ножом. А ещё там была она: её кровь сочилась, впитываясь в ковёр, словно тёмное винное пятно. Она была всё так же красива, — его плечи вздрогнули, а рот исказился. — Всё так же красива, словно день.

— Ты не знаешь, что с ним случилось? С твоим отцом? Не знаешь, где он?

— Нет. Если бы знал, в ту же минуту заявился бы к нему со шприцем в одной руке и открыткой в честь дня отца в другой, — его рот дёрнулся. — Я ужасный сын.

— У тебя никогда не было шанса.

— Может быть. А может быть, мне следовало убить его до того, как он убил её, — его веки задрожали при этом, опускаясь. — Так ты не хочешь удалять свои шрамы? — спросил он снова спокойно.

— Нет, — теперь я была напористее. Решительнее.

— Почему? Потому что ты можешь забыть? Это единственная причина?

— Нет. Это… — я сомкнула веки, стараясь отыскать в уме правильные слова. — Потому что они напоминают мне о том, насколько близко я подошла к тому, чтобы никогда не оказаться здесь и сейчас.

— И где ты сейчас? — пробормотал он.