Виктор Пронин - Будет немножко больно

С этой мыслью Андрей заснул. Ему снилось, что он бежал босиком по холодной проселочной дороге, над ним при ясном дне горели неправдоподобно громадные звезды. А бежал он длинными тягучими прыжками, стремясь как можно реже касаться дороги – в пыли время от времени попадались торчащие гвозди. Ему везло – гвоздь он замечал рядом со ступней, в метре, а то он оказывался как раз между пальцами. Гвозди торчали из дороги все гуще, но он оставался неуязвимым, ему везло. И что-то заставляло его бежать, не останавливаясь, дальше, дальше… А проснулся он, когда все уже были на ногах, неприкаянно бродили по двору, прикладываясь то к водопроводному крану, то к остаткам пива.

Заварзин медленно прошел по своей обесчещенной квартире, поддал ногой коробку, запутался в какой-то тряпке, с раздражением отцепил ее от ноги. Внимательно осмотрел подоконник, форточку, пол возле окон – никаких следов. Включив свет в прихожей, долго рассматривал диковинные замки, которые, казалось, обещали жизнь спокойную и надежную. И на замках не нашел ни царапины. Вздохнув, Заварзин прошел в ванную и подставил голову под струю холодной воды. Боль в затылке отпускала, но совсем не исчезала и через несколько минут наваливалась снова. Заварзин знал, что теперь до самого вечера ему придется страдать – похмелье он переносил тяжело. Утренняя рюмка не помогала, от нее становилось еще хуже. После короткого облегчения боль возвращалась, к тому же угнетало ощущение подавленности, бессмысленности существования, а это было еще неприятнее. Он знал – маяться ему часов до пяти вечера, потом можно выпить немного водки, вот тогда она поможет, не раньше.

Заварзин прошел в комнату, нащупал кресло и осторожно опустился в него. Глаза его, казалось, не могли двигаться, и, чтобы посмотреть в сторону, он вынужден был поворачивать голову, а каждое движение оживляло задремавшую боль, она вспыхивала, медленно набухала, раздувалась и вот уже, округлая и несуразная, ворочалась где-то в затылке, перемещалась к виску, и было такое ощущение, будто бугром выпирала изо лба. Заварзин некоторое время сидел с закрытыми глазами, но все-таки нашел в себе силы собраться.

– Хватит, – сказал он как-то искаженно, но, поняв, что слово это получилось у него невнятно, повторил уже четче: – Хватит стонать. Рассказывайте, Илья Матвеевич.

Перед ним сидел человек, который, похоже, страдал не меньше – лицо его было закрыто мокрым полотенцем, изредка он тихо, сквозь зубы не то постанывал, не то поскуливал. Голдобов пошевелился, подтянул к себе вытянутые ноги, распрямился в кресле, снял с лица полотенце. Было такое впечатление, что он сутки напролет рыдал – красные опухшие глаза, пятна на щеках, бесформенный нос. Но ночные страдания отразились не только на глазах Голдобова, он словно потерял уверенность в себе, выглядел слабым, почти беспомощным.

– Саша… Значит, так… Все, как договаривались. После двух я подошел к дому…

– Кого-нибудь встретили?

– Никого. Ни единой души.

– Дальше. – Заварзин снова откинул голову на спинку кресла, глядя на посверкивающую хрусталиками люстру. Колкие искорки отдались в голове новой болью, и он прикрыл глаза.

– Вхожу. Что-то меня насторожило… То ли скрип какой, то ли шорох, не знаю. Включаю в прихожей свет – все спокойно. И тут увидел возле туалета, у самой двери… Вроде как мусор, набросано, беспорядок, коробки валяются. Подумал, может быть, кот… Но у тебя нет кота. Дверь в туалет прикрыта не полностью, коробки не позволяли. Заглядываю в туалет… И тут мне в глаза струя какой-то гадости… Боль дикая… Я закрываю глаза и чувствую, что струя бьет мне в нос, в рот. Рванул в комнату, упал на пол, катаюсь по этому ковру… Сколько это продолжалось – не знаю, не могу сказать.

– А дальше?

– Вдоль стен пополз в ванную. Знаешь, было такое чувство, что если они еще в квартире – пусть добивают.

– Сколько их было?

– Не знаю. В какой-то момент я пробрался к двери и убедился – заперта. Значит, ушли. Чемодан исчез. Когда в глаза плеснули, я стоял с чемоданом. И выронил. Наверно, они и прихватили, уходя.

– Так… Значит, знали, что вы придете? Получается, что попросту поджидали вас?

– Не знаю, Саша… Не знаю.

– Утечку информации допустили, Илья Матвеевич. Нехорошо.

– Заткнись, Саша… Подумай лучше, кому проболтался ты… Ведь они знали, что тебя в эту ночь не будет? Откуда? Только от тебя самого. – Голос Голдобова окреп, в нем появилась привычная властность.

– Неужели знали? – Заварзин неосторожно опустил голову и тут же снова откинулся на спинку кресла. – Неужели знали? – с сомнением проговорил он.

– Вот и подумай. – Голдобов сидел с красными, распухшими глазами, в мокрой майке, со всклокоченными волосами и смотрел на Заварзина зло и ненавидяще. – Из-за тебя я подзалетел, Саша. Еще хорошо кончилось. Могли и чем потяжелее ударить. Так что поприкинь – кто мог знать? И заодно подумай – у кого могли быть ключи от твоей квартиры. Когда я входил сюда – замки сработали четко. Они не были взломаны. Окна заперты изнутри. Думай, Саша, думай. Тебе вообще не мешает почаще думать, а то, я смотрю, ты как-то расслабился.

– Никак полегчало? – усмехнулся Заварзин в потолок.

– Да, мне стало легче. Но не думаю, что тебя ждет такое же облегчение, Саша. Подумай, что они могли искать, что могли найти. Про мой чемоданчик никто не знал, это точно. Только в последний момент я решил забросить его сюда. В последний момент.

– Я знал об этом раньше, – неуверенно проговорил Заварзин.

– Вот это меня и смущает. Там у тебя в холодильнике что-то есть… Похмелись, не страдай.

– Не могу, – жалобно сказал Заварзин. – Похмеляться не могу… Хуже будет.

– Значит, еще не спился. Это хорошо. Глядишь, сгодишься на что-нибудь… Не очень ответственное.

– Ладно, не добивайте. – Заварзин поднялся с кресла. – К вечеру буду в норме.

– До вечера еще много чего случится. – Голдобов снял с дивана рубашку, надел ее, пытаясь приобрести вид если и не бравый, то хотя бы приличный, прошел в ванную.

Оставшись один, Заварзин закурил, подошел к окну. Рядом стояла небольшая табуретка, видимо, для того и предназначенная, – он встал на нее, и лицо его оказалось как раз на уровне открытой форточки. Так и курил – вдыхая свежий воздух и выпуская дым на улицу. Услышав, что Голдобов вышел из ванной, он положил окурок на палец и щелчком послал его в верхушки деревьев, которые раскачивались под окном.

Направляясь на кухню, Заварзин невольно задержался у туалета. Увидев два латунных патрона, поднял их, взвесил на ладони, раздумчиво подбросил несколько раз, словно не зная, как с ними поступить, – что-то его озадачило. Поколебавшись, опустил желтые цилиндрики в карман пиджака.