Екатерина Э. - Жертвы

Я резко встала, метнулась к крану и включила воду, вентиль был только один – вода только холодная, я подождала пока она станет совсем ледяной и умылась – внутри неприятно разливалась лава: из обиды, из чувства несправедливости, из страха, почти животного ужаса, от предчувствия чего-то кошмарного, чего-то необратимого, смерти… Эта лава жгла все в душе, обжигала до самого дна. Как же глупо, как опрометчиво я поступила: там, в квартире, я напридумывала бог весть что – с чего вдруг этот Маньяк будет исполнять мои просьбы? Я отказалась от борьбы – и вот итог…

Я снова умылась, принюхалась к воде, пахло нормально, вернее, ничем, я сделала глоток – на вкус вода оказалась приятной, я сделала еще глоток – прохлада воды ощутимо пробежала по горлу, по пищеводу, немного остудив меня, я выпила еще, и еще… снова умылась, распрямилась и вернулась на кровать, села, подтянув ноги к груди и облокотившись о стену, и уставилась на дверь.

«Морить жаждой или голодом он меня явно не намерен, – начала я рассуждать про себя, – но тогда что? Что?! Ту семью он просто убил, в квартире, что странно, я думала он вывозит своих жертв (трупы-то ведь не находят), причем, живыми и с какой-то целью… Зачем мучиться с похищением, чтобы потом просто убить? А вывозить уже трупы и вовсе ненужный геморрой… Но зачем он может похищать людей: пытать? держать в неволе, пока они…? пока они, что?..»

Я медленно провела взглядом по двери – она была металлической, на вид очень прочной и неприступной. «А что, если его поймают, а это его убежище не найдут? Кто меня будет кормить – отсюда не выбраться…» – я внезапно осознала насколько зависима от этого человека, от его благополучия, от его прихоти… Я тут же рванула к двери, с сжатым кулаком, и казалось… но я замерла, я замахнулась и замерла – я не решалась нарушить царящую тишину… я уперлась лбом в стену рядом с дверью… Нет! Словно эта тишина была порядком, правилом, установленным человеком в маске, и что-то останавливало меня ее нарушить – я слишком долго была послушным ребенком. И тут же в голове: я на полу, за руки привязанная к батарее, во рту вкус крови и спермы, и боль, кажется болит везде… Я попыталась отогнать набежавшие воспоминания, но они не уходили, они никогда не уходили просто так. Они как старые глубокие раны, уже не вызывали острой боли, а ныли, изнуряюще, изматывающе, сжимая все внутри… сразу появлялись ужас, тягостное ощущение бессилия, необратимости, невозврата и стыд… а за ними приходили обида, ненависть и злость…

Я так и стояла, замерев у двери, а внутри, как живые, ужасы моих снов – минута за минутой, час за часом – те дни, и хочется кричать, хочется плакать, а нет слез, и криков нет…

Я очнулась как-то вдруг, дыхание и сердцебиение участилось, ладошки вспотели, я потерла тыльной стороной руки лоб, словно пытаясь стереть или хоть немного развеять набежавшие воспоминания, и опять прошла к крану, умылась, сделала пару глотков и вернулась на кровать.

Я лежала и разглядывала поднятую вверх ладонь, линии на ней – говорят, что эти линии что-то значат, что они могут рассказать о будущем… Интересно, а если бы я тогда, лет в пятнадцать, пошла к хироманту, он бы смог мне предсказать, что меня ждет где-то через год? А если смог бы, можно ли было этого избежать? Могло ли быть все по-другому? Линии же уже нарисованы… Я грустно хмыкнула – а это: эта камера, этот человек в маске – это есть на моей руке?..

Я лежала и размышляла обо всем на свете, хотя упорно пыталась заставить себя подумать о плане побега, но я совсем не хотела обдумывать побег… Думать, как бороться за свою жизнь? Да я и сама лет в семнадцать думала покончить с собой. Я не боялась самой смерти, я до смерти боялась боли… я мечтала умереть незаметно, безболезненно, во сне – вот так раз, заснул и все: все эти давящая мысли ушли, воспоминания стерты, они погребены вместе с твоим телом в этом мире, а душа… душа наконец свободна, она летит, дальше, выше…

Я села и прислушалась, потому что снова уловила едва различимые звуки шагов – толстая, металлическая дверь очень нехотя пропускала звуки извне – открылось окно и на полочке снова возникли тарелка с едой, бокал, а рядом с ним таблетка. Маньяк заглянул в окошко, я увидела его лицо, вернее маску, на этот раз он ненадолго задержал взгляд на мне, он словно приглядывался, пытаясь угадать: не задумала ли я чего? Но я ничего не задумывала, я… Он закрыл окошко и ушел.

В этот раз была та же перловка с тушенкой, что и вчера, и жареное яйцо. Я внимательно посмотрела в тарелку – это набор чем-то напоминал холостяцкую еду, и мне в голову вдруг пришла догадка, с которой я сразу и уверенно согласилась, – он кормит меня ровно тем, что ест сам. Странно…

Я с удовольствием поела, потому есть очень хотелось, сполоснула посуду под краником, выпила таблетку, надеясь, что это снотворное и мне удастся поспать, и легла. Я лежала и смотрела на дверь, надеясь дождаться и увидеть, как он заберет посуду и…

«Посуда!» – снова вдруг осенило меня. И почему я не додумала эту мысль в первый раз – посуда-то, действительно, не металлическая, какую бы разумно держать для заложников, чтобы они не могли разбить ее и сделать из осколков оружие, и какую обычно держат в тюрьмах, ни пластиковая, ни еще какая-нибудь а-ля «не убий ближнего», не знаю… а обычная, какая у всех у нас дома, на дачах: совершенно стандартная глубокая тарелка, бокал с ручкой… с цветочками на боку… «То есть, – заключила я про себя, – он не держит заложников долго. Навряд ли он кормит меня из исключительной посуды, получается, даже если в эту камеру он и сажал кого-то, то ненадолго, совсем ненадолго, без кормежки… Даже не на день… или он их не кормил?.. Почему же он держит меня уже вторые, получается, сутки? И кормит? Зачем?» К сожалению, все варианты ответов на мой последний вопрос, которые приходили мне в голову, не предвещали для меня ничего хорошего.

И очень скоро пришла мысль о том, что острым осколком от разбитого бокала или тарелки можно не только поранить его, но и порезать вены себе, и умереть не так больно… умереть, не заглядывая прямиком в глаза смерти… А ведь тогда… я и вправду должна была умереть, что спасло меня – случайность, провидение или наказание, не знаю?

…Мне было шестнадцать. Пашеньку, который приходился сыном моей мачехи и которого отец раз и навсегда выгнал из нашего дома, я не видела уже довольно долго. До той злополучной пятницы… Отец был еще в командировке, мачеха укатила пару часов назад в неизвестном направлении, я была в доме одна, однако мне не было страшно – на въезде в поселок, где мы жили, была охрана и камеры, да и было у нас всегда спокойно…

Я сидела на кухне и читала книгу, попивая свежесваренный какао, и не сразу услышала, что мачеха вернулась. Она вошла на кухню, а за ней следом Пашенька, они несли сумки. Я напряглась – Пашенька не зря был выгнан из дома, на то были причины…