Николай Анфимов - В архив не вносить. Остросюжетная повесть

Но Коган на колкости не реагировал и продолжал говорить

– А я, вот невезуха, уже доложил начальству, что Павлов сознался по части плена. А так бы его выпустил и делу конец? Ну а теперь уже поздно, раз начальство в курсе.

– Что ты трепло, я давно знаю, язык твой – враг твой! Ладно, слушай дальше: протянешь следствие по Павлову до зимы, шумок утихнет. Предъявишь обвинение за плен, и пустишь по делу одного. Ничего лишнего ему больше не приписывай. Закрывай по тихой воде дело, и отправляй в трибунал. На сегодня все, чеши отсюда!

– А другой арестованный, что с ним делать?

– А чего с ним делать? Этот на днях загнется от сердечного приступа и все дела. Все, вали к себе…

Коган спорить не стал и уже пошел к двери

.-Стой! криком остановил его Стас… Слушай сюда! Так вот: твой любимый коллега – Корюхов, воевал вместе с Кузнецовым. Они еще по фронту закадычные друзья. Сейчас ты понял где крыша течет? Каким это образом Кузнецов в течение суток пронюхал, что мы взяли Павлова? Это твой майор натравил на нас бешеного полковника и сейчас ждет результатов. Значит, собрался сесть в твое кресло?

Очередная неприятная новость уже не удивила, Коган безнадежно махнул рукой

– Да не в кресле дело, хрен с ним, с этим креслом? Дело в том – как нам сейчас уцелеть? С какой стороны Кузнецов ударит? Законным путем пойдет или сразу в лес на водоем?

Коган вновь разволновался, заходил кругами по кабинету, и неожиданно для себя сел на арестантский табурет перед столом

– Во-во! Нормально ты устроился… сразу съехидничал бывший друг …скоро постоянно будешь на нем сидеть, привыкай потихоньку.

– Да хватит тебе, Стас? Никто от этого не застрахован, можешь и сам на этот табурет запросто загреметь?

Слушай? Получается что Корюхов, Кузнецов, и Павлов служили вместе? А почему тогда Корюхов, на первом еще, допросе, не подал вида, что они знакомы? Павлов на него тоже не среагировал? Я хорошо это помню.

Стас усмехнулся

– Эти люди прошли огонь, воду, и медные трубы. Такие кадры умеют сдерживать свои эмоции в любой ситуации. Промолчали, чтобы не насторожить тебя, идиота, а потом спокойно поговорили когда ты убежал ко мне хвастаться своими «успехами». Ты же уходил из кабинета в ходе допроса?

– Уходил. Но ты же и сорвал меня с допроса, вызвал по срочному делу? Да и Корюхову я полностью доверяю, он же мне жизнь спас, когда арестованный за горло меня схватил. Руки как клешни, я уже сознание потерял. Корюхов вовремя подоспел, одним ударом психа сознания лишил. Ну как тут не будешь верить?

– В нашей «конторе» никому нельзя верить, даже мне! И сразу после твоего возвращения, Павлов признался, что был в плену? Так?

– Да! А я еще удивился, парень вроде серьезный, а плен легко признал?

– Все понятно: обсудили ситуацию и выбрали лучший вариант. Карточка немецкого архива существует, плен надо признавать. А дальше пошла в ход тяжелая артиллерия – Кузнецов. Корюхов мужик умный, он выводит Павлова из-под расстрела. И нам придется с этим смириться, в противном случае – траки на ноги. Ну а счеты мы потом сведем, если конечно, случай представится?…

И такой случай представился, только не им, а Кузнецову. В пятьдесят третьем году, после ареста Лаврентия Берии, Кузнецов арестует обоих следователей, и вывезет их на городскую свалку, где они и будут расстреляны.

А Корюхов в этот день искал родных Павлова.

Он обзвонил все отделы милиции, паспортные столы, больницы и морги. И к вечеру его поиски увенчались успехом, нашел мать.

На самых отдаленных окраинах города, в одном из домов-приютов для престарелых, лежала на казенной койке старушка.

Старушка уже покидала этот мир. В сложенных на груди руках зажата потемневшая от времени и слез маленькая иконка. Полуслепыми слезящимися глазами она все же рассмотрела офицерскую форму Корюхова. Протянула к нему сухую руку

– Васенька… сыночек мой родненький… пришел…

Корюхов осторожно присел на краешек койки. Рука погладила сукно шинели

– А я уже к Богу собралась, Васенька. Ну теперь уж не пойду… раз ты вернулся. Алешку нашего вот не смогла сберечь… под обстрел с ним попали… завалило каменьями Алешку… рука обессиленно обвисла

Майор все сидел на краю койки и не мог понять – уснула старушка или умерла. Сзади тихо подошла пожилая женщина

– Долго теперь без сознания пролежит, она все время так.

Взяла легкую вялую руку, пощупала пульс

– Все, товарищ офицер, умерла она, отмаялась сердешная. А Вы кто ей будете? Сын? Все время ждала Вас…

Ошарашенный случившимся, Корюхов долго не мог понять, что говорит ему женщина, наконец дошло

– Нет, не сын я. Служили вместе с ее сыном. Просил проведать ее, гостинцы передать.

Выдернул из кармана шинели две плитки шоколада и кулек с конфетами

– Возьмите вот, женщина добрая, чайку попьете. Не успел я ничего ей сказать, досадно очень? Извините, пойду я…

Вышел во двор и медленно зашагал по дощатому тротуару

«-Ну а что я скажу Павлову? Сынок в блокаду погиб, мать на моих глазах умерла? Ох, и везучий же ты Федя на людское горе»

На углу дома остановился, записал адрес в потрепанный блокнот.

Прошла еще неделя. Павлов все так же целыми днями лежал на нарах и думал о своем. Папиросы давно закончились, одну пачку он сразу отдал мужикам, и сейчас сам хотел курить, но спросить табачку было не у кого. Народ в камере подобрался в основном бедный, лишь блатные в своем углу нещадно дымили, бросая на проход горящие бычки.

Подбирать с пола бычки по не писанным тюремным законам было нельзя. Поднявший и докуривший такой бычок сразу же объявлялся «опущенным» 4 4 Опущенный-самая низкая каста в среде заключенных и немедленно переселялся к параше. Урки строго соблюдали законы тюрьмы.

Вчера сосед по нарам раздобыл где-то щепотку махорки и закрутил цигарку. Покурил сам и немного оставил ему. С первой же затяжки так закружилась голова, что Павлов чуть не упал вниз, едва успел ухватиться за руку соседа.

– Ну ты даешь, Вася, чуть с нар меня не стащил. Шибко видать оголодал на табачок? Давай твои носки, счас блатным продам за махорку. Где ты взял такие шикарные носки? Сам вроде из деревни?

– Офицер один подарил, дай ему Бог здоровья!

Сосед забрал носки и слез с нар. Вскоре вернулся, но без махорки

– Суки позорные! Носки взяли, а курева не дали. А чего сделаешь? Там их семь харь, так отделают, что и носки не понадобятся. Это же мелкая блатота, шелупонь всякая. Вор, бы, что ли, в хату поднялся, сразу бы как шелковые стали, суки. Воры не любят таких шакалов…

Павлов приподнялся на локте и посмотрел в блатной угол. Урки как всегда резвились и ржали. Резвились, и не знали еще, что их господство в камере уже подходит к концу.