Сен Весто - ЛУННАЯ ТРОПА. Сказка для всё познавших

Штиис на корточках сидел неподалеку на чистеньком песчаном пляжике, по локоть закатав рукава штормовки, шарил в прозрачной голубоватой водице пальцами, к чему-то прислушивался, погружался обеими ладонями на дно, к округлым блестящим камушкам и рассеянно озирался по сторонам со взором задумчивым и оценивающим. Лис делал вид, что спит, хотя стук посуды не давал ему расслабиться по-настоящему.

Согнав деда со своего спальника и сунув ему под зад пакет с палаткой, Гонгора согнулся над расшнурованным рюкзаком.

– Опять к роси, – произнес дед, пожевав губами. Он смотрел на заваленную камнями косу у воды с согбенным над ней Штиисом и не видел его.

– Опять,

– А он что же?

– И он.

Дед положил в рот большую шоколадную конфету, жуя, подсыпал себе в чай еще сухих сливок и принялся медленно размешивать.

– Он чего, заснул там, что ли?

В деревьях, сорвавшись, захлопала крыльями птица.

– Большая часть расходов на его горбу, – подал голос Гонгора, оставляя кружку в траве. – И вообще мне бы без него не найти летчика.

Дед положил в рот новую конфету и пригубил.

– Суровый все-таки мужчина, – с одобрением пробормотал он, глядя поверх своей кружки.

Подле возник отлучившийся куда-то было Улисс. Кося глазом на Гонгору, опасливо потянул носом в направлении нарезанного ломтя мяса и неспешно расположил свои корпуса рядом. Гонгора запустил пальцы в густую теплую шерсть и подумал, что сезон длинных ночей – это все-таки безобразно много времени, когда можно все забыть, просто забыть про все, выбросить из головы, отпустить тормоза и перестать сдерживаться все время, перестать чувствовать, как подминают под себя, делают собой, изменяют, вместо того чтобы изменяться, а ты киваешь, ты как бы соглашаешься, надеясь в глубине души, что тут самый хитрый, что тебя это не касается, когда можно просто лежа под звездным небом совсем не вспоминать о времени и преодолевать пороги окружающего пространства, парсеки пространства – просто потягивая пахнущий дымом и листьями смородины чай, снять с руки часы и забыть, хотя с другой стороны, где же их еще надевать, впервые за столько дней надел, и еще уставать, и смывать животную усталость ледяной водой горного ручья, и обонять, медитировать до потери самоконтроля, всякой связи с реальностью, в горах отчего-то медитируется так, будто ты еще не родился, а весь мир уже умер, – поутру выползать из спального мешка на свежий лесной холодок и проваливаться в нирвану, снова обоняя благоухания изнемогших целебными соками диких нетоптаных трав, постоянно чувствуя спиной оставленную не запертой дверь и тяжелое, нечеловеческое, древнее внимание огромного дикого леса в ней… И вот только тогда – тогда можно уже не замечать крадущихся шагов ночи. Тени, все ближе подбирающейся к длинному рвущемуся огоньку, но время ее будет недолгим – коротки еще ночи, – и, хорошо зная это, она будет молча стоять рядом, стоять над душой, не давая спать, тихо переливаться россыпью звездных морей, и это хорошо, так правильно, потому что на многие километры и километры вокруг не найти ни одного лицедея в дорогом костюме и нумизмата с широким затылком. Они рождаются в бетонных коробках, говорит дед. Жить и умирать они тоже предпочитают в бетонных коробках, время вне их – лишь переход от одной в другую, словно в этом их предназначение. И по всему, так оно я есть.

– Люди, – очень серьезно сказал подошедший Штиис, снимая очки и пальцами сбивая с подбородка капли воды. Говорил он, размышляя сейчас о чем-то своем, насущном. – Показалось, может… Вот на той скале, по-моему, кто-то есть.

Работающий челюстями дед, ухватив было, снова вернул горячую кружку в траву и всмотрелся в ближайший утес, куда показывали. Утес по крайней мере наполовину скрывался за коричнево-рыжими и искривленными, цеплявшимися за растрескавшиеся отвесные склоны стволами деревьев. Страшно было подумать зависнуть там без страховки.

– Ну, это, брат, тебе в самом деле показалось, – убежденно сказал дед, единым взглядом окинув нависшие над головой камни и нахмурившись. – Никого тут не может быть.

Штиис, прочтя надпись на картинке, аккуратно развернул конфету.

– А правда, что здесь чужаков не любят? – спросил он, откусывая шоколадный кончик и передвигая по песку кружку. Он зачарованно следил за тем, как опаленные доисторическим огнем борта кружки все глубже, подобно ножу бульдозера, зарываются в завалы зернистого крошева.

Чуть пригубив и решив не торопиться, дед выбрал еще шоколадку.

– А где их любят, – пробормотал он. – Чужаки разные бывают. Коммерсантов вот не любят, верно – просто на дух не выносят. Археологов, эти все норовят последние могильники распотрошить, себе взять – с целью, значит, чтобы там на все это могло полюбоваться человечество, не спится им, понимаешь, пока есть еще хоть где-нибудь не тронутые могильники. Лавочников не любят очень, новиков, до помутнения рассудка – да они и не суются сюда больно-то, чухари, чухарь он и есть чухарь. Попоносов, если не босый и без ножа, моджахедов-гопников, своих хватает, местами алояров еще опасаются стригунов, на прошлой неделе вот только нашел за Больным ручьем кабаргу без пупков, двадцать четыре штуки, подгнившие уже. Тоже откуда, спрашивается?

– А волк, – подал голос Штиис. – Волк что же – не тронул?

– Нy вот, – сказал Гонгора. – Теперь вы на конфеты сели. Коробка конфет.

Дед поспешно возвернул свой лоснящийся брезентовый зад на прежнее место и с тревогой заглянул в недра расстегнутого желто-голубого авизентового мешка. Ни Черта там, похоже, было толком не видать.

– Ах, мать. Ничего как будто, предупреждать надо в таких случаях, – добавил он строго. – Так вот. Слушай, нет чего помягче? Сидеть же невозможно.

– Не капризничайте, – ответил Гонгора. – Нет ничего больше.

– Но к интеллигенции спокойны, хорошо относятся к интеллигенции, и обсушить, если надо, и напоить до поросячьего визга, театр как-то раз приезжал, сам видел, студентов тоже вроде не трогают, лишь бы не был коммерсантом. Здесь это первый вопрос: что везешь?

Дед поднял глаза на Штииса, задумчиво помешивающего ложечкой, ткнул в него испачканным в земле коричневым пальцем и вознес кружку на уровень глаз.

– И не моргнув глазом д о лжно ответствовать тебе: турист я, дяденьки, студент-скалолаз, вырвался на каникулы свежим воздухом подышать да на большие горы посмотреть – мешок сухарей да коробка спичек в рюкзаке моем, чего ж еще везти мне? Посмеются тогда дяденьки, пошутят и отпустят с миром.

Гонгора, стряхивая дремоту, заворочался, устраиваясь на спальнике удобнее. Лис рядом с безразличным видом наблюдал за полыхавшими ветвями.

Штиис спросил:

– Я что – похож на студента?