Джон Коннолли - Порода убийц

Он спросил меня, не добавлю ли я что-нибудь по поводу событий прошлой ночи. Я понимал, что он спрашивает из вежливости, но сказал ему, что больше ничем не смогу помочь. Он попросил меня оставаться на связи, и я уверил его, что так и сделаю.

Мак-Кан был прав: Падд очень рисковал, когда пошел на убийство. Возможно, у него не было выбора. Не было другой возможности добраться до Аль Зета, потому что тот постоянно был окружен своими людьми, а окна изготовлены так, чтобы защитить старика от всего, что меньше ракетной боеголовки. В театре с Томми за спиной и сотнями людей вокруг Аль Зет чувствовал себя в безопасности, но он недооценил упорство и дерзость своего убийцы. Когда возможность представилась сама собой, Падд ухватился за нее.

Падд, безусловно, способен связать концы с концами, а значит, у него немало причин рисковать и идти на убийство всех и вся. На первом месте среди них, видимо, подготовка к исчезновению и обеспечение гарантий, что не останется никого, кто бы продолжил охоту на него. Я предполагал, что, если Падд решит исчезнуть, никто никогда не сможет найти его. Он выжил и уцелел на протяжении стольких лет только благодаря своей голове, так что он может испариться, как роса после восхода солнца, если захочет.

Кое-что еще беспокоило меня: по-видимому, наш арахнолог-энтомолог любил коллекционировать не только жуков и пауков. Он собирал и кусочки тел, вырезая суставы и лоскуты кожи у каждой своей жертвы. Его вкус к «сувенирам» подобного рода был довольно необычен, но Падд несколько шокировал меня не как человек, который обезображивал трупы только для того, чтобы положить тот или иной экспонат в баночку и восторгаться им. За всем этим крылись какие-то иные причины.

Я сидел за кухонным столом, на сей раз отбросив газеты в сторону, и пытался решить для себя, стоит ли выкладывать полиции все то, что мне известно. Нельзя сказать, чтобы этого было много, но смерти Эпштейна, Бэк, Аль Зета и Грэйс Пелтье были взаимосвязаны и вели либо непосредственно к Братству, либо к тем действиям, которые биологический отец Грэйс, Джек Мерсье, предпринял против него. Было самое время серьезно поговорить один на один с мистером Мерсье, и я не думал, что кто-либо из нас будет в восторге от этого разговора. Я как раз собирался уложить чемодан, чтобы вернуться в Скарборо, когда раздался второй за утро звонок. Это был Мики Шайн. Определитель номера смог сообщить мне только то, что номер, с которого он звонил, был частным и защищенным от определения.

— Ты видел газеты? — спросил он.

— Я был там, — ответил я.

— Ты знаешь, кто это сделал?

— Думаю, это был наш общий знакомый.

На другом конце повисло молчание.

— Как он узнал о твоей встрече с Аль Зетом?

— Возможно, он ведет на нас досье, — предположил я. — Но, возможно также, он знает: Аль Зет интересовался им некоторое время назад, а мое расследование ускорило ход событий, которые он уже давно планировал.

Может быть, он узнал, наблюдая за своими любимцами, что, если кто-то начинает дергать за самый дальний конец твоей паутины, хорошо бы пойти и проверить, что это может быть, и, если возможно, прекратить это.

— Тебя не было вчера вечером дома, — продолжил я. — Я разыскивал тебя.

— Я уехал из города, как только услышал. Кое-кто позвонил мне насчет смерти Аль Зета, друг из прошлого, и я знал, что это сделал Падд. Никто другой бы не отважился пойти против старика.

— Ты где?

— В Нью-Йорке.

— Полагаешь, тебе удастся затеряться там, Мики?

— У меня здесь много друзей. Я звякну кое-кому и посмотрю, чем они смогут мне помочь.

— Мы должны поговорить поподробнее до того, как ты исчезнешь. У меня такое чувство, что ты рассказал мне не все из того, что тебе известно.

Я думал, что он будет возражать. Но он, наоборот, согласился:

— Кое-что мне известно, кое о чем я могу только догадываться.

— Встретимся. Я приеду к тебе.

— Я не знаю...

— Мики, ты собираешься бегать от этого парня всю оставшуюся жизнь? Это звучит не очень оптимистично.

— Это лучше, чем быть мертвым, — его голос выдавал неуверенность.

— Ты знаешь, чем он занимается, не так ли? — не сдавался я. — Ты знаешь, что значит быть на заметке. Ты легко можешь себе это вообразить.

Он ответил не сразу, и я почти готов был услышать, что связь оборвалась.

— Клойстеры, — вдруг сказал он. — В десять завтра. Это выставка в Министерстве финансов. Возможно, ты захочешь бегло осмотреть ее перед тем, как я появлюсь. Но, если ровно в десять тебя там не будет, я уйду. Ты никогда больше меня не увидишь.

С этими словами он повесил трубку.

Я заказал билеты на рейс «Дельты», прибывающий в аэропорт Ла-Гардия, потом позвонил Эйнджелу и Луису в Копли. Мы с Рейчел встретились с ними за чашечкой кофе в кафе на Ньюбери, откуда я заказал такси до аэропорта Логана. К половине второго я был в Нью-Йорке и поселился в номере на двоих в «Ларчмонт» на Западной 11-й улице в районе Виллидж. Гостиница «Ларчмонт» не относилась к разряду заведений, которые предпочитают люди вроде Доналда Трампа, но была чистой, недорогой и, в отличие от большинства нью-йоркских отелей эконом-класса, номер на двоих в ней не был таким крошечным, чтобы желающий переодеться выходил в коридор. К тому же входная дверь в гостиницу запиралась на замок, охранялась сигнализацией и привратником размером с огромный дом, так что нежелательные посещения были сведены к минимуму.

В городе стояли дикая жара и влажность, и к тому времени, как я добрался до отеля, я был мокрым насквозь. К ночи обещали перемену погоды, но до этого все кондиционеры в городе будут включены на полную мощность, в то время как бедолаги, которым такое не по карману, удовольствуются дешевыми вентиляторами. Быстро ополоснувшись в душе, я взял такси до Западной 89-й улицы. Б-Най-Езурун — синагога, в которой служил Джосси Эпштейн, — располагалась здесь же, около Клермонтской академии верховой езды, и, раз уж я на Манхэттене, почему бы не разузнать немного больше об убитом раввине. Шум голосов детей, выходящих из дверей начальной школы № 166 после занятий, эхом отдавался у меня в ушах, пока я подходил к зданию синагоги, но это была напрасная поездка. Никто в Б-Най-Езурун не был в состоянии рассказать мне больше, чем я уже знал о Джосси Эпштейне, и меня отослали в Оренсанс-Центр на Норфолк-стрит в Нижнем Ист-Сайде, куда Эпштейн был переведен, потерпев поражение от ортодоксов в общине Верхнего Вест-Сайда.

Чтобы не застрять в пробках в час пик, я спустился в метро и проехал Бродвей и Восточный Хьюстон, затем миновал Дели и прилавки торговцев всяким барахлом, замаскированным под антиквариат, магазин Каца и, наконец, добрался, до Норфолк-стрит. Это было сердце Нижнего Ист-Сайда — место, которое когда-то заполняли школяры и ешивы противоположного хасидам еврейского течения из Литвы, а также остатки первой волны русских евреев, которые были приняты уже осевшими здесь евреями из Германии и Восточной Европы. Говорят, что Аллен-стрит исконно принадлежала русским, потому что здесь было очень много русских евреев. Люди из одного города создавали землячества, становились торговцами, скопившими столько денег, что их дети могли посещать колледжи и занять более высокое положение в обществе. Они с трудом переносили вынужденное соседство с ирландцами и дрались с ними на улицах.