Джонатан Келлерман - Доктор Смерть

— Ничего страшного, я не обиделся, — улыбнулся я.

— Я хочу сказать, я отношусь к психологии с уважением, но предпочитаю химию и биологию. У меня получается ладить с органикой.

— Психология очень нежная наука, — сказал я. — Наверное, отчасти именно за это я ее и люблю.

— То есть? — встрепенулась она.

— За непредсказуемость человеческой природы. Это делает жизнь интересной. Мне приходится постоянно стоять на цыпочках.

Стейси задумалась над моими словами.

— В прошлом году у нас был курс психологии. Вначале была полная ерунда, что-то про Микки-Мауса. Но потом стало интересно... У Бекки поехала крыша. Она хваталась за все симптомы, про которые нам рассказывали, и находила их у кого-нибудь из одноклассников. Потом вдруг она ко мне охладела — почему не спрашивайте, я не знаю. Да и не хочу знать; после того как мы убрали кукол в шкаф, у нас больше нет общих интересов... Не думаю, что мне что-нибудь поможет. Сказать по правде, по-моему, наукой тут и не пахнет. Моя мать перепробовала врачей всех специальностей, какие только известны человечеству, но никто так и не смог ей помочь. Если я когда-нибудь решу, чем заняться в жизни, думаю, я выберу что-нибудь более продуктивное.

— Что-нибудь такое, что позволяет получить быстрый результат?

— Необязательно быстрый, — возразила Стейси. — Просто существенный. — Перекинув хвостик на грудь, она принялась перебирать кудри. — Ну и что с того, что у меня нет цели в жизни? Я ведь в семье второй ребенок, разве это не нормально? У моего брата целеустремленности хватит на двоих. Он прекрасно знает, чего хочет: получить Нобелевскую премию по экономике и зарабатывать миллиарды. Когда-нибудь вы прочтете о нем в журнале «Форчун».

— Подобные планы впечатляют.

— Эрик всегда знал, чего хочет. Он гений — как-то, когда ему было пять лет, он взял «Уолл-стрит джорнал», прочитал статью о соотношении спроса и предложения на рынке соевых бобов, а на следующий день прочел на эту тему лекцию в детском саду.

— Это фамильное предание? — спросил я.

— То есть?

— Судя по всему, ты услышала это от своих родителей. Вряд ли ты могла запомнить сама, тебе ведь тогда было только три года.

— Верно, — смущенно согласилась Стейси. — Наверное, я слышала эту историю от отца. А может быть, от матери. Или от него, или от нее. Отец до сих пор ее повторяет. Так что, скорее всего, это был он.

Я сделал пометку: «Что Ричард рассказывает о дочери?»

— Это имеет какое-нибудь значение? — спросила Стейси.

— Нет, — заверил ее я. — Просто меня интересуют фамильные предания. Значит, Эрик очень целеустремленный.

— Целеустремленный и талантливый. Он просто гений. Самый умный человек из всех, кого я знаю. Но при этом не замкнувшийся в науках. Агрессивный, настойчивый. Настроившись на что-то, он обязательно этого добьется.

— Ему нравится Стэндфорд?

— Ему нравится Стэндфорд, Стэндфорду нравится он.

— Там учились твои родители?

— Это семейная традиция.

— А эта традиция на тебя не давит?

— Уверена, папа был бы просто в восторге. Если бы я туда поступила.

— А ты думаешь, что тебя не примут?

— Не знаю, но мне все равно.

Я поставил наши кресла на некотором расстоянии друг от друга, чтобы своим присутствием не смущать Стейси. Но сейчас она вся подалась вперед, словно стремясь физически прикоснуться ко мне.

— Доктор Делавэр, я прекрасно знаю себе цену. Я достаточно умная — не такая, как Эрик, но все же не жалуюсь. Да, вероятно, я смогла бы поступить в Стэндфорд — хотя бы для того, чтобы поддержать семейные традиции. Но вся беда в том, что мой ум тратится впустую. Меня нисколько не интересуют высокие цели, преодоление препятствий, изменение мира к лучшему или огромные деньги. Возможно, вы сочтете такое отношение легкомысленным, но дела обстоят именно так.

Она откинулась на спинку.

— Скажите пожалуйста, много у нас осталось времени? Я забыла часы дома.

— Двадцать минут.

— А. Хорошо...

Стейси стала изучать стены кабинета.

— День выдался напряженным? — спросил я.

— Нет, наоборот, легким. Просто я договорилась с подругами встретиться у торгового центра. Сейчас начинается сезон распродаж, самое время делать легкомысленные покупки.

— По-моему, замечательное занятие.

— Но только совершенно бесполезное.

— Отдыхать тоже надо.

— Значит, мне нужно просто получать удовольствие от жизни?

— Именно так.

— Именно так, — повторила Стейси. — Просто радоваться жизни.

У нее навернулись слезы на глаза. Я протянул одноразовый платок. Стейси скомкала бумагу, заключив ее в кулак цвета слоновой кости.

— Давайте поговорим о моей матери.

Мы с ней встречались тринадцать раз. Дважды в неделю на протяжении четырех недель, затем пять раз еженедельно. Стейси была очень пунктуальна, горела желанием сотрудничать. Первую половину сеанса она мимоходом вываливала мне все новости о просмотренных фильмах, прочитанных книгах, школе, подругах. Откладывая неизбежное на потом, наконец сдаваясь. Все это происходило без малейшего нажима с моей стороны.

Последние двадцать минут каждого сеанса были посвящены ее матери. Слез больше не было; только монологи, произнесенные тихим голосом. Стейси было шестнадцать лет, когда Джоанна Досс заболела. Девочке, как и ее отцу, врезалось в память это мучительное постепенное угасание, закончившееся гротескным коварством.

— Мама лежала, а я смотрела на нее. Она стала совсем апатичной — еще до болезни мама была какой-то пассивной. Она предоставляла принимать решения отцу — так, мама готовила, но меню определял он. Кстати, готовила она великолепно, но ее саму еда, кажется, совсем не интересовала. Словно это была ее работа, она справлялась с ней хорошо, но... без воодушевления. Однажды, давным-давно, я случайно наткнулась на тетрадку, куда мама записывала рецепты, складывала вырезки из журналов. Так что раньше, судя по всему, она занималась готовкой с увлечением. Но я этого уже не застала.

— Значит, все решения в семье принимал отец, — подытожил я.

— Папа и Эрик.

— А ты?

Улыбка.

— О, я предпочитаю о них не распространяться.

— Почему?

— Я пришла к выводу, что это идеальная стратегия.

— И чего можно с ее помощью добиться?

— Спокойной жизни.

— Брат и отец отстранили тебя от принятия решений?

— Нет, что вы — по крайней мере, не сознательно. Просто они вдвоем... скажем так, договорились как мужчина с мужчиной. Два выдающихся ума мчатся вперед вместе. И присоединиться к ним — все равно что прыгнуть на подножку проносящегося мимо поезда. Отличное сравнение, правда? Наверное, надо будет вставить его в какое-нибудь сочинение. Наш учитель английского, высокомерный сноб, просто помешан на метафорах.